Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Система кланов распространялась, среди прочего, и на приглашения в частные дома. Все события светской жизни контролировались Бестужевым. Если иностранный посланник давал ужин или бал, он посылал список приглашенных канцлеру. Следовало ни на минуту не забывать о системе группировок[80] и, приглашая друзей или членов бестужевского клана, обходить стороной единомышленников Воронцова или Лестока… Головоломная задача для иностранца, особенно если в число гостей входила сама императрица. В результате вечера проходили очень скучно, на всех лицах было написано уныние, придворные танцевали «серьезно, как на похоронах»^{277}. Французы и пруссаки стали поэтому устраивать приемы реже, что вызывало неудовольствие Елизаветы, жадной до развлечений и гастрономических радостей^{278}. В отношениях между собой дипломаты пренебрегали расстановкой сил на политической арене: они посещали друг друга даже в те периоды, когда их страны находились в состоянии войны или когда между их государями возникали конфликты. Мардефельд регулярно встречался с новым английским посланником Гилдфордом, который позже стал крестным отцом сына Финкенштейна. Дальон тоже ценил общество британского дипломата — человека образованного и веселого; отношения между англичанином и французом сделались настолько тесными, что газеты (по всей вероятности, с легкой руки Бестужева) постоянно уделяли им особое внимание; «журналисты» подмечали мельчайшие детали очередного обеда, пользовались любой возможностью порассуждать на дипломатические темы — и, разумеется, исказить существующую картину. Выведенный из терпения д'Аржансон попросил Дальона встречаться с британским коллегой на какой-нибудь нейтральной территории, желательно вдалеке от чужих глаз, чтобы не давать больше пищи газетчикам^{279}. Дальон просьбу выполнил охотно, ибо ни бюджета посольства, ни собственных сбережений посланника на петербургскую светскую жизнь уже не хватало^{280}. У Бестужева имелась собственная свита, привязанная к канцлеру не столько из честолюбия, сколько из корысти. На первом месте в этой группе придворных стоял Разумовский. Обер-егермейстер плохо разбирался в политике, не знал ни одного иностранного языка^{281}, любил тратить деньги и льнул к самым богатым (например, к Гиндфорду) в надежде пополнить свой кошелек^{282}. Черкасов, правая рука канцлера, произвел впечатление даже на хладнокровного Дальона: «человек до чрезвычайности грубый и безжалостный», он, по мнению французского посланника, особенно виртуозно владел искусством «пользоваться слабостями государыни»^{283}. В этом же ряду следует назвать и Петра Семеновича Салтыкова, «старого дурака и болтуна»^{284}, который своими шумными ссорами с обер-егермейстером вселял надежды — впрочем, совершенно напрасные — в сердца франкофилов. В союзниках Бестужева долгое время числился и камергер Чоглоков (что же касается его жены, то она приняла сторону канцлера несколько позже); в задачу Чоглокова входило надзирать за великим князем, примечать его слабости и изобретать способы возвратить престол Ивану. Князь Иван Андреевич Щербатов превосходно владел искусством финансовых махинаций. Бывший русский посланник в Англии, он контролировал денежные расчеты между Лондоном и Петербургом: здесь дело шло о крупных суммах, о сомнительных сделках, о тайных финансовых вложениях, на фоне которых не слишком дорогие подарки и не слишком крупные суммы, подносимые французами, выглядели легковесно и несерьезно. Бестужев помог Щербатову сделаться сенатором, чем укрепил свои позиции в борьбе с Лестоком. Наконец, в партию канцлера входил самый цвет армии, что особенно много значило в военное время. Генералы Бутурлин, Апраксин и Ливен принадлежали к проавстрийскому лагерю (исключение на этом фоне составлял старый князь Репнин, придерживавшийся иных взглядов). Все эти генералы начали свое восхождение по служебной лестнице еще при Петре; оказывая мелкие услуги Розенбергу или Гиндфорду, сообщая им украдкой кое-какие сведения о состоянии и размещении войск, они зарабатывали себе существенную прибавку к жалованию. К концу войны за Австрийское наследство поведение русских, к какому бы социальному слою они ни принадлежали, определялось прежде всего их финансовыми отношениями, однако никакие подарки не могли радикально изменить основную расстановку сил: власть принадлежала клану Бестужева. Хотя и Людовик, и Фридрих читали донесения своих посланников, они не смогли вникнуть в особенности русской психологии, не смогли оценить местный девиз: «зима была долгая, а это на языке Московии означает: дайте мне взятку»^{285}. А Фридрих из-за ухудшения отношений с Австрией продолжал урезать и без того не слишком большие суммы, какие выделял на подкуп Бестужева в благословенных 1743 и 1744 годах…