Россия во французской прессе периода Революции и Наполеоновских войн (1789–1814)

В конце декабря 1811 г. три дня подряд с 16 по 18 декабря приходят сообщения из Риги с уточнением дня, когда замерзла Западная Двина[468]. При условии, что газета писала о дате ледостава спустя довольно продолжительный период времени (минимум две недели, а скорее три-пять недель), возникает вопрос, насколько необходима была эта информация для читателя. Можно предположить, что подобная информация могла быть полезной разве только для расчетов купцов на следующие годы, правда, и в этом случае не было необходимости в столь точной датировке, т. к. в разные годы погода могла заметно различаться. Весьма вероятно, что подобные сообщения зачастую носили развлекательный характер для читателя.

Многочисленные ежегодные упоминания о холодах в России поддерживали и распространяли в широких слоях населения представления о ней как о стране с суровым климатом. Читатели газет могли узнать, что в самые холодные дни зимы температура в Петербурге достигала -20-25 градусов по шкале Реамюра[469]. При этом на всей территории обширной империи зима была весьма суровой. Не только на севере и в Сибири температура могла достигать экстремальных значений, но и в «самом прекрасном морском порте, который есть у России на юге (Одессе. – Авт.), всю зиму царствуют сильные холода, термометр все время держится ниже 20 градусов»[470]. Стереотип о чрезвычайной продолжительности холодного сезона в России поддерживался сообщениями о неожиданных похолоданиях. Например, в заметке и Петербурга, датированной 22 апреля, сообщалось: «Зима внезапно вернулась. После нескольких прекрасных дней Нева покрылась льдом, а улицы занесло снегом»[471]. Дата сообщения тем более была значима для французских читателей, поскольку во Франции в это время года уже не случалось даже заморозков.

Однако, как видно из газет, холод был характерен для всего севера Европы. Как утверждала пресса, морозная погода наблюдалась в польских районах Пруссии на протяжении всей зимы 18021803 гг. Температура постоянно держалась между -20 и -22 градусами Реомюра, и волки подходили к воротам городов, так как в деревнях они ничего не находили. По словам Moniteur, они съели одного солдата, отправленного с поручением, и от несчастного не осталось ничего, кроме кровавого следа и нескольких лохмотьев одежды[472]. Образ бывшей Речи Посполитой, как земли малоизвестной, дикой, где могут происходить разные чудеса, сохранялся за этими территориями, несмотря на изменение их государственной принадлежности.

Среди стран с суровым климатом французская пресса не забывала и скандинавские государства. Сообщение из Дании от 1 ноября 1803 г. гласило, что уже с 11 августа здесь выпал снег, а на днях ожидается мороз в три градуса[473]. Вероятно, в сообщении неправильно указана дата выпадения снега, но от этого информация выглядела только более пугающей.

* * *

Во время войн с Россией французская пресса уделяла пристальное внимание описанию боевых действий и характеристикам российской армии. Однако не была забыта и такая традиционная для изображения России тема, как специфика российского климата, ведь с ним благодаря устойчивой философской традиции XVIII столетия зачастую связывалось и российское социально-политическое устройство. В периоды обострения отношений между Россией и Францией подобные сообщения приобретали особое значение.

В 1805 г. газеты пытались продемонстрировать читателям, как собственный климат мешает русским вести войну против Великой армии. Например, в ноябре 1805 г. Moniteur сообщала об ужасных холодах в Петербурге. «Неву сковало льдом, ее можно пересекать пешком. Старожилы не припомнят такого холода в октябре. Около Кронштадта погибло много торговых кораблей из внутренних районов России. Те корабли, которые были на достаточном удалении от берега, спаслись, но вынуждены будут зимовать тут»[474]. Зима в тот год якобы принесла значительный ущерб торговле. В Архангельске из-за рано установившегося ледяного покрытия 23 корабля вынуждены были вернуться в порт. Видимо, по мысли авторов заметки, это событие должно было нанести некоторый ущерб русским военным

операциям, так как газета Moniteur утверждала, что многие из этих вернувшихся судов везли зерно на Эльбу[475]. Предполагаемый маршрут и, главное, характер груза этих судов выглядит несколько странно, поскольку Архангельск в начале XIX в. не был значимым центром хлебной торговли в Российской империи. Большая часть экспортного хлеба производилась в южных и черноземных губерниях империи, откуда гораздо ближе и удобнее было везти грузы до портов Риги, Петербурга или активно развивавшейся Одессы, но никак не до далекого Архангельска. Кроме того, регион Эльбы сам по себе был крупным европейским экспортером зерна.