Россия земная и небесная. Самое длинное десятилетие

Однако, каких только не бывает в мире случайностей! Как-то начальник нашего учреждения – человек, разумеется, с номенклатурными связями и стоящий рангов на пять выше меня, – повез меня с собой на совещание к совсем уж высокому начальнику. Надо сказать, что такое бывает – специалиста зачастую могут пригласить даже высочайшие чины, чтобы он что-то подтвердил или разъяснил, так что улыбка судьбы состояла не в этом.

Обладателем счастливого лотерейного билета я почувствовал себя после того, как деловая часть беседы подошла к концу. Наморщив лоб, небожитель несколько раз задумчиво повторил мою фамилию и вдруг спросил: «А у вас не было родственников в Михневе?» «Как же, – ответил я, – там жил мой дядя, местный ветеринар…»

Через десять минут мой шеф смотрел на меня снизу вверх. Подобострастно улыбаясь и изображая на лице глубокое умиление, он слушал мой с хозяином кабинета неторопливый задушевный разговор. О, это был воистину мой звездный час, – пусть недолго, но все-таки со мной, как с иронией говорил один из руководителей: не того государства! И обязан я был этим не каким-то своим особым качествам, а простому стечению обстоятельств. Оказалось, что лицо, к которому мы явились с докладом, было когда-то… батраком у моего михневского дяди.

Когда это всплыло, я и сам многое вспомнил. Дядя, конечно, говорил об этом, как не говорить! Не из каждой же деревни вышли такие знаменитые деятели, и тут было чем похвастаться. Дядя умер в конце пятидесятых годов, и вся эта история запечатлелась в моем сознании как что-то полумифическое. Тем более что дядя редко упоминал фамилию своего бывшего батрака и называл его обычно просто «работником». Вот это-то слово и запомнилось мне больше, и это оказало определенное влияние на мое политическое миропонимание. Дело в том, что, когда дядя говорил «работник», не всегда сразу можно было понять, имеет ли он в виду дореволюционный, угнетенный статус этого человека, или же его теперешнее высокое и властное положение. По какой-то причуде нашего языка он как был «работником» («Бывало, скажешь работнику: “А ну-ка принеси с пасеки медку!”»), так и продолжал им быть («ведь этот… ну, работник-то этот – он из наших, михневских!»), хотя раньше находился в самом низу общества, а теперь вознесся на его вершины. Такая двузначность термина поразила мое детское воображение, и я даже сочинил каламбур: «деревенский наш работник стал теперь в ЦК работник» (беседуя с ним и поддавшись его простому и искреннему тону, я чуть было не прочел ему этот стишок, но, слава богу, хватило-таки ума удержаться). С тех самых пор в моей голове как бы слились воедино два разных человеческих типа: бесправный эксплуатируемый бедняк, которого мне жалко до слез, и всесильный жесткий функционер, которого я боюсь до дрожи в коленках. Вот как могут лингвистические неожиданности воздействовать на формирование нашего восприятия окружающего! А впрочем, такие ли уж это разные типы? Может, язык наш мудрее нас?

Мой высокопоставленный собеседник сообщил мне много и такого, о чем я не имел представления. Оказывается, именно мой дядя давал ему, тогда еще совсем юноше, политические брошюры, которые и привели его в большевистскую партию. Не знаю, из-за этого или нет, но говорил он о дяде с большим почтением и даже с любовью. В эти минуты я чувствовал себя будто его родственником, и мне хотелось ущипнуть себя: не сон ли это? Выяснилось еще, что, когда он стал уже работником во втором, партийном смысле, дядя раза два обращался к нему с какими-то ходатайствами и он сделал все, что надо. Подозреваю, что именно благодаря ему дядю так и не раскулачили, хотя он владел очень крепким хозяйством и жил в прекрасном огромном доме…

Как быстро умеем мы вписываться в крутые повороты нашей судьбы! Черная «Волга» мчала нас с шефом по тем же самым улицам, по которым мы всего два часа тому назад ехали в «большой дом», а я уже был совсем другим человеком. Жесты стали естественными и вальяжными, в глазах появилась уверенность, в голосе – эдакая барская лень… И шеф принял эту метаморфозу как должное. Да что мне этот шеф! Я не сомневался, что скоро мною станет интересоваться кто-то посолиднее его.

Так оно и произошло. Через несколько дней секретарша под большим секретом сообщила мне, что мое личное дело затребовали наверх. А там дошла очередь и до меня самого.

Я до сих пор гадаю иногда: кто же это меня тогда вызвал? По телефону лишь сообщили адрес и сказали: «Вас ждут в 17 часов». На здании никаких табличек. Пропуск под стеклом у вахтера, я назвал себя, он объяснил, куда идти. Поднялся по широкой мраморной лестнице, нашел нужную дверь. Там делопроизводитель. «Одну минуточку!» – и скрылся за второй дверью. Тут же опять появился, жестом пригласил входить. Кабинет огромный, пустой, во весь пол толстый ковер, а из-за подковообразного стола идет мне навстречу человек. Ни фамилии его, ни имени-отчества, ни должности я так никогда и не узнал.