Российская империя в цвете. Места России. Фотограф Сергей Михайлович Прокудин-Горский

Путешествуя по Волге, известный литератор И. Ф. Тюменев описал свое посещение Ипатьевского монастыря настолько зримо, что у читателей его путевых очерков невольно возникает эффект личного присутствия на этой экскурсии:

«Проехав училище, мы спустились к перекинутому через Кострому деревянному плашкоутному мосту, левее которого на противоположном берегу возвышались каменные стены „пребогатой и преименитой“, как ее называли в XVI столетии, Ипатьевской обители.

С основанием ее связано следующее предание. В 1330 году проезжал Волгою на службу в Москву ордынский мурза, татарин Чет. По дороге он сильно заболел и принужден был остановиться близ устья Костромы, на берегу озера, носившего, по имени жившей там мери, название Мерского. Здесь ему явилась Божия Матерь в сопровождении св. священномученика Ипатия. После видения Чет начал быстро поправляться и дал обещание принять христианскую веру. Он был окрещен в Москве и получил имя Захарии, а на месте явления, близ озера Мерского, с тех пор называемого Святым, основал монастырь во имя св. Ипатия. От Чета пошли дворянские роды Сабуровых и Годуновых, из которых последние явились особенно щедрыми благотворителями основанной их предком обители.

Помимо богатых вкладов и пожертвований иконами, утварью, облачениями и разными вещами Годуновы на свой счет возводили в обители разные постройки, а в 1686 году обнесли ее каменною стеною, так что к началу смутного времени Ипатьевский монастырь представлял собою солидное укрепление, не менее крепкое, чем сам Костромской детинец. Не знал Борис Федорович, что за стенами, построенными за годуновские деньги, укроется сын ненавистного ему Феодора Романова, и что в их родовой обители он примет скипетр царства Российского!

Переехав мост, извозчик свернул налево и вскоре остановился у монастырских ворот.

Мы вошли в обитель.

Прямо перед нами, в конце широкого двора возвышался пятиглавый Троицкий собор. Левее от него тянулось большое двухэтажное здание архиерейского дома. Правее собора – колокольня, стены которой, разбитые прямоугольниками, покрыты разными композициями из священной истории. Живопись новая. Вообще надо заметить, что внешний вид монастырских зданий уже мало соответствует тому, который они имели в XVI и XVII столетиях, так как к началу прошлого века обитель пришла в такой упадок и разорение, что потребовалось ее капитальное обновление чуть не с основания, и нынешний монастырь дает уже только отдаленное представление о прежнем.

Что касается до Троицкого собора, то он построен уже в царствование Алексея Михайловича по образцу храмов ярославских, прежний же собор, в котором совершилось восшествие на престол Михаила Федоровича, разрушился еще при нем же, по одним сведениям – от вихря, по другим – от взрыва пороха, хранившегося в его подвалах. Да и нынешний-то храм во время большого разлива 1709 года настолько пострадал от воды, что расселся надвое.

Собор был заперт, но извозчик сказал нам, что скоро ударят к вечерне.

В ожидании звона мы спустились в подвал под соборною папертью, двери которого были открыты, и внизу в полумраке виднелись чьи-то каменные гробницы. В подвале, как оказалось, помещалась одна из усыпальниц рода Годуновых.

Всех годуновских усыпальниц здесь три. Остальные две находятся за соборным алтарем. В них погребен и основатель монастыря, Захария Чет, и отец Бориса, Феодор Иванович Годунов, и его мать, инокиня Сандулия, пожертвовавшая обители большой колокол в 600 пудов весом.

В той усыпальнице, в которой мы находились, был погребен род Никиты и Петра Васильевичей Годуновых. В подвале было пыльно и грязно; вероятно, и дверь на улицу была открыта с целью хоть несколько освежить затхлый воздух.

Осмотрев усыпальницу, мы снова вышли на монастырский двор, но благовеста еще не было, и церковь оставалась запертою. Чтобы не терять даром времени, мы отправились к так называемому дворцу Михаила Федоровича, находящемуся в западной стороне монастыря позади молодого садика, разведенного за колокольней.

Построенный на подклете невысокий каменный „дворец“ производит впечатление особой постройки со специальным назначением, как будто бы он был нарочно выстроен для молодого Романова и его матери. На самом же деле это было не так, и весь вопрос разрешается тем, что перед нами отнюдь не само древнее здание, а лишь позднейшая, и притом сравнительно недавняя, его реставрация.