Российская империя в цвете. Места России. Фотограф Сергей Михайлович Прокудин-Горский

В начале XVII века здесь находился один общий корпус монастырских келий, часть которого и посейчас существует направо от дворца. Постройка келий приписывается боярину Дмитрию Ивановичу Годунову и племяннику его, Борису Федоровичу, носившему тогда высокое звание конюшего. На том месте, где теперь дворец, были расположены келарские кельи, которые в последних годах XVI столетия стали называться наместничьими. Когда Марфа Ивановна с сыном приехала в монастырь, – для временного ее помещения и были отведены эти наместничьи кельи. После их отъезда в кельях опять стали жить монахи, причем самые кельи были распространены, и к ним прибавлено еще пять или шесть комнат. В начале XIX века кельи получают название дворца, и монахи перестают жить в них, но самые кельи уже настолько ветхи, что грозят падением.

В октябре 1834 года монастырь посетил Николай I и, увидя жалкое, полуразрушенное состояние обительских построек, выразил желание возобновить их в древнем вкусе. В обитель был командирован известный творец „русского стиля“, К. А. Тон, и на исправление келий Михаила Федоровича отпущено из казны 2794 рубля. Между тем, в стенах келий оказались такие трещины, что пришлось разобрать самые стены и вновь сложить их, укрепить фундамент и вывести новые арки. Лет через двадцать пять, именно в 1860 году, по повелению императора Александра II дворец был подвергнут новой реставрации, отделен от общего здания монастырских келий и уже в виде отдельной постройки передан в ведение придворного ведомства.

Седой, древний инвалид, лет восьмидесяти, поднялся с нами в верхний этаж по широкой, крутой лестнице и отпер дверь. Мы вошли в прихожую.

– Вот налево-то комнаты Михаила Федорыча, – начал рассказывать инвалид, – тут вот кабинет его был, а подальше-то спальня.

Комнаты невысокие, со сводами; освещаются маленькими, старинного типа окнами.

– А тут вот, направо, комнаты великой инокини, Марфы Ивановны. Четыре комнаты всех-то. Задняя, говорят, столовая была.

В задней более обширной комнате, которую старик назвал столовой, лежит книга для записывания имен посетителей, и стоят два или три старинных кресла. Вообще же комнаты почти пусты, и самой подлинности покоев как-то плохо верится.

Сам инвалид относится к ним скептически. Когда мы высказали ему, по душе, свои сомнения, он согласился с нами.

– Чему же и быть, – заметил он, – если тут после них более полутораста лет монахи жили? Конечно, от их-то покоев и звания не осталось.

В правой половине дома находится изразцовая печь, действительно представляющая некоторый интерес по своей замысловатости. На каждом изразце ее нарисовано синим по белому довольно аляповатое, но каждый раз новое изображение, с соответствующею сюжету надписью. Например, изображена корона, а надпись гласит: „прелесная вещь“; изображен гриб, а надпись замечает: „скоро родися, скоро исчез“; звезда и под нею часть земной окружности, надпись: „указует нам путь, имже итти“; барабан: „не потребен безгрому“; скачущая лошадь: „воля со страхом“; дерево: „всегда постоянно“; заяц: „воедином бегании смел“; птица: „провещает весну“; собака под деревом: „не прикасаис ко мне“; змея, обвившая сухой ствол дерева: „стобою засыхаю“, и т. д. Конечно, трудно решить, любовался ли юный Михаил Федорович этими изображениями, разбирал ли он эти хитроумные надписи, но, во всяком случае, печь эта небезынтересна в бытовом отношении, как образец остроумия наших предков.

Из покоев старичок провел нас на деревянную галерею, пристроенную к верхнему этажу позади здания. С галереи устроен ход на находящуюся подле западную стену монастыря.

Мы поднялись на стену и в промежутки между ее зубцами увидели большое пространство, обнесенное другою каменною стеной, но меньших размеров. Главная стена, на которой мы стояли, построена Годуновыми, а та, которая виднелась впереди, сооружена уже по повелению Михаила Федоровича. На ней по углам были поставлены две небольшие башни, а в средине возвышалась зеленая шатровая кровля третьей, устроенной над въездными воротами. От кровли и сама башня получила название Зеленой. Зеленая башня поставлена по повелению молодого царя „в память того, – как сказано в тогдашней вкладной книге, – что он сим местом исшел на царство Московское“.

Со стены мы вслед за старичком вернулись на галерею и спустились в нижний этаж, составляющий как бы подклет дворцового здания. Здесь помещались будто бы людская и кухня. И в кухне, и в людской все чисто, все прибрано, но едва ли все это сохранилось от XVII века. И доныне лица, посещающие монастыри, пользуются обыкновенно пищей из общей братской кухни, а Михаил Федорович и мать его, приехав в монастырь, отнюдь еще не имели того высокого сана, каким впоследствии облекла их народная воля. Разве предположить, что ипатьевский келарь любил сладко покушать и держал под своими кельями особую кухню.

К вечерне давно уже отзвонили, и служба в церкви оканчивалась, когда мы поднялись по лестнице в соборный притвор.