Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели

Через несколько дней после того, как в августе 1921 года Флеминг написал Уолтеру Лайману Брауну в лондонское отделение АРА, что хочет принять участие в российской миссии, у него обострилась болезнь почек. В последующие недели его состояние ухудшалось, поэтому в октябре его пришлось перевести в университетскую больницу в Вене. Врачи боялись, что придется делать операцию. О болезни Флеминга сообщили его родственникам в Массачусетсе. В декабре Флеминг все еще оставался в больнице. В АРА решили отправить его назад в США, как только он достаточно окрепнет, хотя Флеминг утверждал, что по выздоровлении хочет остаться в Европе и продолжить работу в АРА. Капитан Артур Ринг-ленд, под началом которого он работал в Праге, исключительно высоко отзывался о его профессиональных и личных качествах, но стоял на своем. В середине декабря Флеминга наконец выписали из больницы, но оказалось, что возвращаться ему некуда: Рингленд сообщил ему, что пражская миссия завершает свою работу, а российская в нем не нуждается. Флеминг некоторое время провел в Италии, а затем вернулся в австрийскую столицу, надеясь устроиться в местное отделение АРА, но там сказали, что вакансий для него нет. Удрученный, Флеминг отправился в США.

И все же он не опустил руки. Он писал в нью-йоркское отделение АРА и получал отказ в ответ на каждое письмо. В конце концов удача ему улыбнулась. 15 мая 1922 года, всего через четыре дня после очередного письма с отказом, из лондонского отделения в нью-йоркское телеграфировали, что Флеминг может немедленно приступить к работе в России и занять должность в историко-статистическом отделе. “Дело срочное”, – говорилось в телеграмме. Флеминг несказанно обрадовался. Его мечта наконец сбылась.

Илл. 47. Гарольд Флеминг

Через пять дней он поднялся на борт парохода “Райндам”, принадлежащего компании Holland America Line, и отправился из Нью-Йорка в Лондон. Он зашел в штаб-квартиру АРА на Итон-сквер в Белгравии, чтобы оформить документы: ему полагалось жалованье 200 долларов в месяц плюс суточные – 6 долларов в день. Его официально предупредили, что при “вовлечении в политическую или коммерческую деятельность любого характера” он будет незамедлительно уволен, после чего ему придется оплачивать возвращение домой из собственного кармана. Прежде чем отправиться в Россию 5 июня, Флеминг заглянул в универмаг “Селфриджес”, чтобы купить продуктов в дорогу.

Он приехал в Москву 10 июня. Первым делом ему велели привиться от тифа, паратифа и холеры, а затем заняться подготовкой большой карты, показывающей охват операции АРА по стране. Он написал родителям в Беверли, Массачусетс, что чувствует себя гораздо лучше, чем перед отъездом, главным образом благодаря обилию свежего воздуха и физической активности: опасаясь подхватить тиф в переполненных трамваях, он везде ходил пешком. “Москва – это нечто среднее между современным Лондоном и древними Помпеями”, – написал он[321]. На улицах бурлила жизнь, магазины были полны товаров, люди сидели в ресторанах и кафе, но при ближайшем рассмотрении все оказывалось не таким, как на первый взгляд. Проходя мимо большого универмага Моссовета напротив Большого театра, Флеминг заметил в витрине коробки с пленкой Kodak. Удивленный, он остановился и заметил на коробках надпись: “Проявить до 1 февраля 1918 года”. Его изначальный восторг от прибытия в Россию вскоре развеялся. Он назвал Москву “самым отсталым и устаревшим метрополиям, который [ему] довелось повидать”[322]. Работа ему нравилась, но вечера казались невыносимыми. Читать было нечего, а театры ему быстро наскучили, поэтому в свободное время он гулял в одиночестве по паркам, бросая полные вожделения взгляды на русских женщин.

Затем все изменилось. Ее звали Полина Жирнова. Они познакомились в конце июля, когда она пришла преподавать ему русский. “Дорогие мои, – написал он, сразу став другим человеком, – прежде всего хочу сообщить вам, что дела у меня идут превосходно. Дни напролет я счастлив, пребываю в добром здравии и чувствую себя готовым к новым начинаниям”[323]. Он сказал родителям: “Я нашел хорошенькую азбуку, которая говорит исключительно на русском и, кажется, симпатизирует мне не меньше, чем я симпатизирую ей, а мне она весьма симпатична”[324]. Он устроил, чтобы ее стали снабжать продовольственными посылками.