Российская школа бескорыстия

Николай Александрович Бердяев, известный русский философ, живший на рубеже XIX–XX веков, говорил: «Когда я голоден, это явление физическое; если голоден мой сосед, это явление нравственное». Как часто бывает, что наш ближний, тот же сосед, испытывает голод по человеческому теплу, ласковому взгляду, доброму слову, и от нас зависит, отозваться ли или пройти мимо, или хотя бы подарить ему свою улыбку Митрополит Сурожский Антоний всю жизнь дарил людям свою любовь, всего себя. Он имел особый дар любить и учить любви. Любви обычной, человеческой, где есть место сочувствию, теплу, прощению, терпению. По его словам, «мы не можем не любить. Иначе зачем все?»

Андрей Борисович Блум (1914–2003) родился в Лозанне, в семье сотрудника российской дипломатической службы. Его детство прошло в Персии, где его отец был консулом. После революции в России семья эмигрировала и в 1923 году поселилась во Франции, и здесь Андрей стал сначала прихожанином единственного храма Московского Патриархата в Париже – Трехсвятительского подворья, а затем помогал при богослужении священству. Всем сердцем уверовав во Христа еще 14-летним мальчиком после прочтения Евангелия, Андрей Борисович решает посвятить себя служению людям. В 1939 году тайно принимает монашеский обет и, имея уже медицинское образование, полученное в Сорбонне, едет на фронт армейским хирургом, работает врачом в Париже. Во время оккупации Франции участвовал в движении французского сопротивления, был врачом в антифашистском подполье.

Как он сам позже говорил, за 25 лет его священства, в семье, вокруг, в годы войны, в годы обучения и работы в госпиталях его опыт общения со страждущими, умирающими был велик.

Когда наш близкий переживает тяжелые страдания, неизлечимо болен, как должны поступать его близкие? Самое главное, по мнению Антония Сурожского (он был пострижен в мантию с именем «Антоний» в 1943 году), – это искренность, любовь и внимание. Достаточно быть рядом, держать его за руку, и не нужны никакие слова. Самое главное, чтобы этот человек, чувствовал, что он не один, и не надо пустых слов. «Навязывание Бога в смертный час человеку, который неверующий, это просто жестоко. Если говорит, что не верит в Бога, то можно сказать: «Ты не веришь, а я верю. Я буду с моим Богом говорить, а ты послушай, как мы друг с другом разговариваем».

Надо ли предупреждать больного о грядущей смерти? – этот вопрос задавали Антонию Сурожскому как врачу его коллеги. И вот его ответ: «Во-первых, надо, чтобы сказал очень близкий человек, а не просто сестра милосердия, доктор… И, во-вторых, надо, чтобы тот, кто это скажет, не уходил сразу. Легче всего сказать и бежать. Я как-то был на съезде докторов, сестер-милосердия и студентов-медиков, где обсуждался этот вопрос, и одна старшая медсестра описывала, что она делает в таких случаях: «Я прихожу и сообщаю больному, что иного исхода, кроме смерти, нет. Человек на меня смотрит с ужасом, и я сразу говорю ему (по ее словам, чтобы как-то разрядить обстановку). Вот я сейчас вам приготовлю хорошую чашку чая, и мы с вами посидим, поговорим, – и ухожу…». И человек, которому нанесли этот страшный удар… остается лицом к лицу со смертным приговором, а сестра милосердия будет подольше возиться с чаем, чтобы вернуться тогда, когда будет немножко легче. Вот этого никогда никто не смей делать! В таких случаях надо… сесть и побыть с человеком, и только тогда уйти, когда что-то развязалось внутренне. Когда скорбь стала общей, когда любовь победила… тогда можно уйти. Так что один человек другому может помочь. Самое главное – не оставить страждущего в одиночестве, поэтому необходимо кому-то (то ли близкому, то ли священнику, то ли человеку, оказавшемуся рядом) подойти, побыть с ним и дать почувствовать, что он не один…Если человек еще в состоянии слышать, то ему можно сказать: тяжело Вам, наверное, не бойтесь. Вы не один. Я вот с Вами побуду, если Вы можете общаться, поговорим. Когда станет невмоготу, я возьму Вас за руку, и Вы будете знать, что я с Вами все время». Если это возможно, так должно быть. Если человек не может отозваться, по мнению владыки Антония, его надо трогать – очень многое может передать пожатие, прикосновение руки.

«Когда я был студентом первого курса на медицинском факультете», – вспоминал владыка Антоний, – умирал казак один. И, проходя мимо его кровати, старший врач сказал: «И останавливаться не стоит. Он все равно без сознания и скоро умрет». Казак оказался казаком. Он не умер. Пришел в себя и потом мне говорит: «Никогда ты этого не делай, потому что я никак не мог отозваться. Ни на что. Ни на прикосновение руки, ни на уколы, ни на речи, но я каждое слово слышал и воспринимал. И вот теперь я прихожу в себя. Я знаю теперь из его слов, что я умру, и я умираю сознательно, а он меня бросил на произвол судьбы».