Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I

«Когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря; от этого устаю» – так говорил Александр в 1824 г., объясняя случайному собеседнику то впечатление глубокой утомленности жизнью, какое он производил в последние годы. Он перестал обманывать себя иллюзиями, которыми прожил всю предыдущую жизнь. Вигель, острый наблюдатель, сравнивал его с помещиком, который, наскучив сам управлять имением, сдал все на руки строгого управителя и успокоился на уверенности, что в таких руках крестьяне не избалуются. У самого Александра руки опустились; с живым интересом он относится только к военному делу, как его понимает, – к внешней фронтовой выправке войск на смотрах и парадах. Остальное, почти целиком, в руках Аракчеева. «Продолжительным затмением» назвал последние годы Александра один из его современников, тот же Вигель: «Он был подернут каким-то нравственным туманом».

Глубоко разочарованный, он отрекается от каких-либо идеологических исканий. Былой либерализм – грех юности. Впечатление от европейского революционного движения раскрывает ему коренную противоположность между той консервативной законностью, опорой сильной правительственной власти, о водворении которой он мечтал, и политической свободой в условиях правового государства, общественного и национального самоопределения, какого добивались либеральные идеологи. Отрекается он и от своей «мистики», от попыток связать с политикой свой идеал в невероисповедной, интернациональной религиозности. Нечего мудрить: «Одни лишь беспокойные умы находят отраду в тонкостях»; «обязанности, возлагаемые на нас, надо исполнять просто». В эти последние годы Александр пассивно переживает возврат и внешней и внутренней политики своего правительства к национально-консервативным началам. Нет больше речи о реформах. Нет больше и стремления водворить в России религиозно-просветительную идеологию Священного союза.

По возвращении из Лайбаха Александр получил как бы подтверждение своей уверенности, что дело Семеновского полка есть только одно из отражений общего европейского революционного движения. Генерал-адъютанты Васильчиков и Бенкендорф встретили его докладами о деятельности тайных обществ, о политическом заговоре, охватившем многих офицеров гвардии и армии. Имена ряда будущих декабристов были известны Александру с 1821 г. Известен рассказ Васильчикова об отзыве Александра на эти разоблачения: «Вы служили мне с начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и эти заблуждения; не мне применять строгие меры». Заговор казался неопасным, заговор идей, не борьбы и дела. Быть может, Александр думал, что эти идеологические увлечения пройдут, как у него, угаснут при встрече с жизнью? Он не принял строгих мер, даже никаких не принял. Но суровая муштровка войск, которой он по-прежнему увлекается, на проверку которой отдает, пожалуй, всего больше времени, продолжается с новой настойчивостью. Эта система обучения войск и их дисциплинарного воспитания отравила вместе с родным ей духом крепостнического деспотизма и пренебрежения к личности человеческой быт военных поселений, того из преобразовательных начинаний Александра, которое оказалось наиболее живучим и проводилось руками Аракчеева с беспощадной, жестокой настойчивостью. Дрессировка в слепой и покорной исполнительности должна была искоренить тонкости беспокойных умов.