Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I

Все эти экономические отношения, которые тут могут быть упомянуты лишь мимоходом[7], значительно усложняли проблему самостоятельности царства Польского в составе русской империи. Вопросы общеимперской политики все больше ее захлестывали. И не только таможенные или торгово-промышленные и финансовые. Николай подходил к польскому вопросу также со стороны политико-стратегической. Западная граница империи представлялась ему не усиленной, а ослабленной с присоединением царства Польского. Вполне пренебрегая, со своей русско-имперской точки зрения, судьбами польской народности, он предпочел бы иной раздел Польши, с имперской границей по Нареву и Висле и с уступкой соседям земель на запад от этой границы, по возможности в обмен на Восточную Галицию, а то и даром. Самостоятельное существование конституционной Польши было несовместимо со всем укладом его воззрений; ее создание он считал ошибкой Александра, «достойной сожаления» в такой же мере, как конституционные обещания Фридриха Вильгельма III своим подданным; в этих пунктах он решительно отступал от благоговейного уважения к своим излюбленным авторитетам. К принципу национальных самоопределений он относился с полным отрицанием. Связь национальных движений с либерально-освободительными придавала этому принципу революционный характер. Это был принцип антимонархический, несовместимый с идеей самодержавия. Призыв к возрождению народностей, сошедших с арены активной политической жизни, казался лишь предлогом, только формой революционной агитации. Отсюда враждебное, например, отношение николаевского правительства к панславизму, подозрительное – к славянофильству. Официально разъяснялось, что русский патриотизм должен исходить «не из славянства, игрою фантазии созданного, а из начала русского, без всякой примеси современных идей политических».

Польское восстание 1830–1831 гг. было для Николая ярким подтверждением этих его воззрений. Россия сама создала польские силы для борьбы с собой: финансы Польши (налаженные Любецким) «позволили образовать в казначействе резервный фонд, который затем оказался достаточным для поддержки нынешней борьбы», отметил Николай в собственноручной записке о польском восстании, «армия, созданная по образцу имперской, была всем снабжена от России», получила отличную организацию на основе русских кадров, польская промышленность поднялась за счет русской на имперском рынке, а внутренняя автономия Польши, при которой там считалось допустимым и даже похвальным многое, что в империи признавалось преступным и каралось, подрывала «то, что составляет силу империи, т. е. убеждение, что она может быть сильной и великой только под монархическим правлением самодержавного государя». Польское восстание сильно тревожило Николая, стоило ему «девятимесячных мучений», за избавление от которых он благодарит Паскевича. Но тревога осталась. С Польшей надо покончить. Нескрываемая радость звучит в словах Николая: «Я получил ковчег с покойницей конституцией, за которую благодарю весьма, она изволит покоиться в Оружейной палате». Он заменил «покойницу» мертворожденным «органическим статутом», который превратил царство Польское в имперскую провинцию, а на деле отдал ее под военно-полицейскую диктатуру наместников и намечал для подрыва влияния землевладельческой шляхты «увольнение крестьян в королевстве по примеру, указанному в Пруссии». Его идеалом была бы полная русификация Польши для объединения всей империи, с ее польскими, немецкими, украинскими и другими окраинами, на началах самодержавного властвования и «официальной народности». Но в польской политике приходилось считаться с соседними странами. Николай крайне недоволен уступками, какие делает Фридрих Вильгельм IV познанским полякам и в национальных, и в церковных вопросах, пытается и лично, и через жену-императрицу воздействовать на ее брата, чтобы он согласовал свою польскую политику с его национальной системой подавления польской жизни. Недоволен он и действиями австрийского правительства в Галиции. Он полагал, что согласные действия трех правительств могли бы уничтожить польскую национальность, и вовсе не сознавал, насколько его репрессии только крепче выковывают польский патриотизм… Польские впечатления и тревоги, несомненно, усиливали консерватизм Николая, укрепляли его уверенность, что его политическая система – единственно возможная для сохранения «спокойствия и порядка» в Российской империи, даже самого ее существования.

Опасность грозила этим «устоям» по-прежнему с Запада. Этот Запад переживал все более глубокие революционные потрясения, перерождался в самых основах своего быта. Крепли связи России с Европой, все глубже отражались в ее быту процессы общеевропейской эволюции. Остановить колесо русской истории можно было бы, только остановив или хоть задержав роковое движение Европы. Николай всю жизнь провел в непосильной борьбе с «духом времени».