Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I

Мысль о русской опасности для западноевропейского мира пользовалась большим успехом в европейской дипломатии и публицистике первой половины XIX в. И в эпоху Венского конгресса английские дипломаты высказывались против перехода Варшавского герцогства под власть Александра, потому что опасно усиливать Россию: ее замысел – расшириться по Зунд и Дарданеллы, превратить и Балтийское, и Черное моря во внутренние моря своих имперских владений. Англичане предпочли бы видеть Польшу независимым государством, промежуточным («буферным», как нынче говорят) между тремя великими монархиями – Россией, Австрией и Пруссией, – или отдать ее Пруссии, лишь бы не увеличивать русской империи.

Англичане усматривали опасное проявление русского империализма в инициативе, какую взяло на себя русское правительство по вопросу о защите морской торговли от чрезмерного ее утеснения в периоды войн между морскими державами.

Вооруженный нейтралитет, организованный Екатериной II в 1780 г., был признан в Англии попыткой «подорвать самую основу морского могущества Англии»; восстановление Павлом союза нейтральных держав для охраны их торговли от каперства держав воюющих было направлено против деспотического господства Англии на морях. Прекратив войну с Англией тотчас по вступлении на престол, Александр в июне 1801 г. подписал конвенцию, в которой – отречение России от начал вооруженного нейтралитета. Однако вопрос этот остался острым пунктом разногласий между русским и английским правительствами, даже в период англо-русского союза, в годы коалиции против Наполеона, войны с ним, которую Александр вел на английскую субсидию. Крайняя зависимость русской торговли и промышленности от Англии тяготила, как и решительное хозяйничанье английских каперов в Черном и Балтийском морях. Русское правительство настаивало на признании этих морей закрытыми и для английских военных судов и корсаров, на снятии блокады даже с устьев Эльбы, ввиду важности для России торговли с Гамбургом, а захват англичанами Копенгагенского порта – ключа к Балтийскому морю – вызвал в Петербурге большое раздражение. В годы союза, 1805–1807, русское правительство заявляет протесты против насилий английских каперов над русскими коммерческими судами, а в обмене мнениями об условиях будущего общего мира поднимает вопрос о частичном хотя бы пересмотре принципов «морского кодекса» как существенного элемента международного права, тему, которую англичане упорно устраняют из программы будущих переговоров на мирном конгрессе. На суше империя традиционно стремилась к полному господству в Восточной Европе, обеспеченному с Запада воз можно выгодной военной границей, какой представлялась «граница по Висле», а в предельных мечтах русской дипломатии – прямая линия от Данцига на Торн и Краков.

Опасение русского засилья в европейских делах – яркая черта всей европейской политики первой половины XIX в., нашедшая такое крайнее выражение в «тестаменте» Петра Великого, этом польско-французском памфлете против «северного колосса».

Но для Англии это опасение, на котором сходились правительство с оппозицией, было лишь одним из проявлений стародавней и постоянной заботы о том, как бы континентальная Европа не объединилась в прочной политической организации под гегемонией одной из великих держав. Испанию XVI в., королевскую Францию XVIII в. сменила в начале XIX в. великая империя Наполеона. Напрягая все силы и средства в борьбе против этого нового призрака мировой монархии, «владычица морей» защищала свое мировое экономическое господство, расширяла его колониальную базу и настойчиво поднимала против Франции одну коалицию за другой. Франция, чьи национальные силы, возбужденные революцией, искали выхода в мощном расширении своего господства, в империалистическом порыве, создавшем своего героя, была в данный момент наиболее опасным врагом. Однако руководители английской политики, обсуждая желательный исход многолетней борьбы, предусмотрительно отстраняли всякие политические проекты, осуществление которых могло заложить основу для смены французского преобладания какой-либо иной общеевропейской гегемонией: поддерживали своими внушениями взаимное недоверие континентальных держав, то пугая соседей России перспективой чрезмерного роста ее силы, то возражая в Петербурге против берлинских планов подчинения германского союза главенству Пруссии.