Российский и зарубежный конституционализм конца XVIII – 1-й четверти XIX вв. Опыт сравнительно-исторического анализа. Часть 2

Новосильцев действовал согласно этим инструкциям. Так в беседе с английским премьер-министром У. Питтом 13 (25) декабря 1804 года он заявил, что «не следует ничем пренебрегать, чтобы заранее успокоить новых собственников и армию, убедив их в том, что они ничего не потеряют в результате будущих перемен, в том, что первые сохранят своё имущество, приобретённое ими во время революции, а вторые останутся на службе на своих местах».[254]

В связи с этим англо-русская конвенция, подписанная 30 марта (11 апреля) 1805 года содержала особую статью, согласно которой державы обязывались «объявить, что… хозяева-собственники и люди, состоящие при должности, могут рассчитывать на мирное пользование теми выгодами, которые приобретены ими вследствие революции», к тому же союзные нации готовы «признать всякую форму правления, какая волею нации будет установлена во Франции, лишь бы она была совместима с общественным спокойствием».[255]

О том же говорилось в русско-австрийской союзной декларации от 25 октября 1804 года: «поелику правила обоих государств не позволяют стеснять свободную волю французской нации, то целью войны будет не произведение контрреволюции, но единственно отвращение всеобщих опасностей, угрожающих Европе».[256]

Можно привести ещё один пример. 5 (17) июля 1801 г. Александр I в письме русскому посланнику в Берлине А. И. Крюденеру так охарактеризовал новые принципы внешней политики России: «Если я и применю оружие, то только для того, чтобы отразить несправедливую агрессию, защитить мои народы или жертвы честолюбия, угрожающего безопасности Европы… Я никогда не буду принимать никакого участия в междоусобных раздорах, потрясающих государства, и какова бы ни была форма правления, которую по общему желанию устанавливают себе нации (Курсив наш. – Авт.). Они могут сохранить добрые отношения с моей империей, если только руководствуются по отношению к ней подобным же духом справедливости».[257]

Здесь раскрывается чётко выраженный новый внешнеполитический курс. Пытаясь найти компромисс с европейским умеренно-либеральным общественным мнением, Александр был готов к частичному приспособлению к послереволюционному миру, к частичным уступкам верхушке новой господствующей элиты с расчётом на то, что исходя из теории беспочвенности и бесплодности насильственных преобразований, новая буржуазная среда существенно изменилась в связи с начальным пунктом и будет в ускоренном темпе приобретать характерные черты, сближающие её со старым порядком.

Подобный курс, получивший впоследствии название «конституционной дипломатии», проводился на протяжении первых двадцати лет александровского царствования. Начало было положено введением конституции на Ионических островах. Продолжение последовало в 1809 г. в Финляндии.

Как известно, в ходе войны со Швецией Россия оккупировала Финляндию, которая по Фридрихсгамскому мирному договору от 5 (17) сентября 1809 года вошла в состав Российской Империи. Перед правительством России встала задача: каким образом привлечь симпатии местного населения, как внушить им, если не любовь, то хотя бы добровольное подчинение русским властям? Конечно, Александр I мог просто объявить Финляндию очередной провинцией. Но император преследовал далеко идущие цели. Финляндия оказалась тем недостающим звеном, с помощью которого Александр мог окончательно убедиться в правильности или неправильности своей внешнеполитической концепции.

Поэтому еще в 1808 г. М. М. Сперанский, выполняя волю императора, заявил, что «Финляндия есть государство, а не губерния».[258]

16 (28) марта 1809 г. ещё в ходе войны в небольшом городе Порвао (Борго) в торжественной обстановке был открыт сейм – четырёхсословное собрание представителей страны. На его открытии выступил Александр I: «Я обещал сохранить вашу Конституцию, ваши коренные законы – ваше собрание здесь удостоверяет исполнение моего обещания».

За день до этого Александр подписал Манифест о системе управления Финляндией: «вступив в обладание Великого Княжества Финляндии, признали мы за благо сим вновь утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коим каждое состояние сего княжества, в особенности, и все подданные оное населяющие, от мала до велика по конституциям их доселе пользовались, обещая хранить оные в ненарушимой их силе и действии».[259]