Российский колокол, 2015 № 4

Наш переезд в Либерец вполне оправдался: я почувствовал себя намного спокойнее и снова подумал о дальновидности Магды. Она вроде бы подтолкнула меня на рискованный и дерзкий шаг: творить под носом у моих надзирателей то, что по советским меркам являлось тягчайшим преступлением. Конечно, это могло быть ее подсознательным желанием, – ведь именно здесь летом мы ощутили настоящее спокойствие, проведя до этого в относительном напряжении почти две недели нашего «медового месяца». Возможно, ей была по душе формула: «Мой дом – моя крепость», и инстинкт материнства прятал ее за эти стены. Однако скорее всего Магда все взвесила и пришла к выводу, что сейчас нам нужно глубокое спокойствие, которое должно исходить прежде всего от меня, а дома оно обеспечивалось наилучшим образом. Во всяком случае, кажущийся риск жить с иностранкой из империалистического лагеря засекреченному советскому человеку на виду у нашего коллектива, помешавшегося на бдительности и моральной муштре, был куда меньше, чем прятаться с ней в отдаленных районах, потому что я обязан был докладывать руководству о поездках за пределы Либерца, а по сути – отпрашиваться и обязательно докладывать о возвращении.

«Как хорошо, что в нашей стране официально не празднуют католическое Рождество! – восхищался я, – и как замечательно, что мы работаем по чешским законам, то есть не работаем на рождественские каникулы! Если все это соединить с выдумкой, изобретательностью и риском, то получается неплохой вариант по обеспечению нам достойных условий для празднования самых прекрасных праздников!»

На Stedry vecer[3], когда уже был накрыт стол и остались позади все хлопоты, я зашел в спальню и, загримировавшись по полному варианту, показался Магде. Она ахнула, но присмотрелась и сказала:

– Твои губы, руки, глаза и походку я узнаю под какой угодно маской, но грим глубокий, и ты можешь выступать в нем в любом качестве.

– Это я и делаю. Сия маска есть инструмент моего более широкого познания мира, шапка-невидимка, с помощью которой я преодолеваю многие запреты, предписанные мне нашим государством. Она дает мне дополнительную степень свободы в тоталитарной стране и учит искусству клоуна, холодного наблюдателя и игрока. Если хочешь, мы, представители враждующих держав, завтра вместе спокойно погуляем меж моих идейных соотечественников, посмотрим в лицо сверхбдительному начальнику, пройдемся под пристальными взглядами жен моих сослуживцев, даже заглянем в «Русский клуб», где все демонстрируют липовую сплоченность коллектива советских специалистов. Мы потреплем по щечкам их милых деток, поговорим на немецком языке с супругой нашего парторга, – она единственная, кто может связать два нерусских слова…

– Потрясающая идея! Меня никто не знает, а тебя никто не узнает, и мы можем на глазах у твоих надзирателей свободно гулять по улицам, тасоваться меж твоими соотечественниками, ходить по ресторанам, ездить по стране… Немедленно включаюсь в твою игру. И я начинаю кое-что подозревать… Так вот где скрывается твое второе лицо?

– Да. Но странно устроен человек: еще недавно мне доставляло удовольствие такое переодевание… А теперь… впрочем, об этом позже.

Мы вышли из дома. Стояла тихая морозная ночь. Непривычно пустынные улицы были покрыты пушистым снегом и инеем. В просветах между крышами домов виднелись звезды и черная межзвездная бездна, которая рассеивалась в тусклом городском освещении. Город был окутан легким искрящимся шлейфом, состоящим из прозрачных микроскопических льдинок – они разноцветно искрились и поглощали все звуки. Скрип снега под ногами отдавался внутри тела и не распространялся ни на сантиметр дальше собственных каблуков, – это я обнаружил, специально остановившись и не услыхав шагов своей попутчицы. Окна многих домов озарялись разноцветными всполохами гирлянд на рождественских елочках. Там, в квартирах, сидели за праздничными столами люди, они, наверное, о чем-то беседовали, что-то делали, вставали, ходили, но создавалось впечатление о полном их отсутствии, потому что наружу оттуда не проникало никакого движения. И эта особая изоляция имела смысл уловить в божественной тишине приход светлого Праздника Рождества Христова.

Татьяна Кондрашева

Родилась в Узбекистане, в Ташкенте в 1968 году. В 2002 году переехала в Подмосковье. Никогда не была связана с литературой. Волею судеб около года назад попала на работу в частный журнал внештатным корреспондентом. С детства записывала понравившиеся истории из жизни, смешные и грустные, обычные и странные… Это одна из них.

Портки

Утро, маленький Подмосковный городок. На скамеечке возле подъезда молча сидят три бабульки. Зябко, но бабушки намертво прилипли к скамейке. Наконец они дождались своего звездного часа: в пустынном дворе появилась их соседка – Надежда Филипповна.

– Надежда, – вкрадчиво позвала одна из них, – иди сюда.

– Чего тебе?

– Куда ходила такая нарядная? В поликлинику, что ли?

– Это вы все по поликлиникам, а я к своему – на рынок ходила, у него там бизнес!

Бабушки как по команде сделали круглые глаза.