Российский колокол, 2015 № 5-6

Похоронит его невеста,
на глаза медяки положит.
Сядет тихо в пустое кресло.
И понять ничего не сможет.

Что случилось? Откуда голос?

Это плакальщица, как вьюга.
Точны линии черных полос
на гробах, приходящих с юга.

Никуда уж от них не деться,

хорошо, если кто-то плачет,
у кого есть жена и дети —
память будет храниться, значит.

А вот этот – такой красивый,

Приоткрытые губы синие,
Для чего молодые силы —
на съеденье стадам крысиным?..

Это было тому лет семьдесят.

Это снова случилось с нами.
Снова камни в лугах поселятся
с нанесенными именами.

Но мы будем всегда невестами,

Милосердными станем сестрами.
Похоронит его известная
в кипарисах на полуострове.

Мысль о них

Криминалисты называют это – почерк —
Последний снимок сделать на диване:
Переложить, оказывая почесть,
Запечатлеть их, чтоб не забывали.

Как будто бы ни в чем не виноваты,

Опричники сурового столетья
Выносят имя трупа на плакаты
Или теряют в ходе лихолетья.

Они лежат – такие вроде разные:

один волнистый и с помятым лбом
(об этом уже многое рассказано),
второй застыл неистовым горбом.

Разрезанных новаторской поэзией,

Их положили, видно, отдохнуть.
Страница за страницей ловким лезвием
Вскрывали растревоженную грудь.

Не утверждаю, что они убиты,

Но разве я могу не замечать,
Что рты на полуслове приоткрыты,
Как будто не успели закричать…

На стекле

Вихрастое сиянье – это холод.
Охваченный ознобом прототип
в такое время вспомнит баркаролу.

Не зная имени, отшельники в углу

стоят и смотрят сквозь глаза героя.
Слезится ночь, двойной луной играя,
на снег ложась следами ореола…

Сияние лица и белых строф

из ледяных лесов внизу на окнах.
На рыбой съеденных губах атолла —
слоистые свершения, снега.

Замерзли руки… – как теперь писать?

Какие-то бродяги в чистых фраках
чернила унесли. Мешая спать,
вчерашние друзья смешали звуки…

Куда нам жить? И как нам выплывать?

Что подготовил нам идущий день?
(Сияние искусное на стеклах
в лицо смотрящего отбрасывает тень).

В мастерской

Und eine Linde ist mein Lieblingsbaum.

Rilke

В мастерской на шторах ворожат
ветер, блики, тени от лиан.
И рефлексы волнами дрожат —
осиянный окон океан.

А за ними раковинный шум:

шины, листья, эхо голосов.
Я тебе два слова напишу,
буду ждать четырнадцать часов.

Если ты ответишь – хорошо…

Ветер руку мне поцеловал,
А не ты ли – думала – пришел?
Это называется – провал.

Что ли, запинаясь о повтор,

на июле можно ставить крест?
Молодой бездарный режиссер
снял кино, а в зале мало мест.

Мало мест, пожалуй, не пойду.

Поздно завершается показ.
Говорит о ветре клен-ведун,
липа млеет, слушая рассказ.

Степное видение