Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»

– А говорили, розы тоже выкорчуют, – пробормотала завистливо Нюра.

– Азеры настаивали, – снова помрачнел лицом председатель, – мы ведь им конкуренты, но я – ни в какую. Конечно, товарного производства не будет, но для своих нужд сохраним.

– Я бы тоже поторговала, – просительно заглянула в глаза председателю Нюра. – А то Марию боязно на коляске-то одну на дороге оставлять.

– Не вопрос, – бодро ответил Председатель. – Ладно, вернусь из Германии – обсудим. Нам бы ночь простоять да день продержаться. А главное – зиму пережить.

Зиму мы пережили, но как пережили – и вспоминать страшно. Апельсины не умерли, но сильно болели. Досталось и нам, потому что человек по кличке Рыжий Мерзавец, которого посадили на электричество, приноровился отключать его в самые морозные дни. Наверное, думали, когда сажали, что электричество его убьет, а он так к нему пристрастился, что всех посадил на голодный паек. А электричество на Руси – это не только свет, но еще и тепло, и вода, потому что воду, оказывается, добывают электрические насосы. Даже коровы перестают доиться, когда Рыжий Мерзавец отключает свет, а мы впадаем в оцепенение и живем исключительно прошлым.

Впрочем, я не уверен, что Рыжий Мерзавец – это кличка. Возможно, Рыжий – это имя, как у местного кота, с которым постоянно дерется Верный, а Мерзавец – фамилия или профессия. Но это прояснилось, как и принято на Руси, при самых неожиданных обстоятельствах. Когда миновали лютые зимние морозы и солнышко стало проглядывать сквозь заиндевевшие крыши, в теплицу вбежала запыхавшаяся Зина, крича не своим голосом:

– Вы не поверите, но Рыжего Мерзавца подстрелили по дороге на Жаворонки.

– Ну и слава Богу, – перекрестилась Нюра, – не все же нашим мужикам гинуть. Собаке – собачья смерть.

– Чем тебе собаки-то не угодили? – ухмыльнулся сторож, почесывая за ухом у Верного. – Гад, он и есть гад, и нечего его с собакой равнять. Собака – друг человека!

– Насмерть, надеюсь, – пробормотала Люся, не отрывая глаз от учебника.

– Чтобы насмерть, осиновый кол нужен. А так он с того света вернется, – продолжал философствовать сторож. – А не вернется, на его место другого гада посадят, чтобы нас окончательно извести. Задание у них такое, а по-научному – миссия.

Зимнее оцепенение окончательно прошло, и тут меня осенило, что Мерзавец – это особая специальность, или профессия, призванная делать жизнь людей невыносимой. И выполняет эту работу определенный отряд гадов. А «рыжий», – тут и гадать нечего, – просто окрас гада. Бывают ведь желтобрюхие змеи, почему бы не быть рыжему гаду?

Память предков подсказывала, что жил на земле некогда Трехглавый гад, уничтожавший людей, и нашелся Герой, который отправил чудовище на тот свет, однако сама земля его обратно вытолкнула, чтобы он держал людей в страхе. Вот и Рыжий гад, натешившись над людьми, собрался, должно быть, полакомиться птичками, а его настиг по дороге защитник жаворонков…

Радость по поводу смерти гада оказалась недолгой. Утром пришла заспанная Люся – она училась на вечернем, поэтому постоянно хотела спать, – и бросила раздраженно:

– Зря радовались. В институте говорят, что на дороге разыграли самый настоящий спектакль. Причем умудрились обойтись без зрителей. Представляете, происшествие на трассе в восемь рядов – и без свидетелей! – повернувшись к сторожу, она сказала просительно: – Дядя Федя, оставь тулуп, я покемарю немного в сторожке.

– Ты хочешь сказать, что Рыжего просто попугали? – спросил сторож, отдавая Люсе тулуп.

– Я хочу сказать, что он сам все и организовал, – ответила та. – Какие-то дураки побабахали на дороге, возможно, им же и нанятые, а он укатил себе в Москву, живее всех живых. А теперь ждет, когда мы его жалеть будем.

– Что-то больно мудрено, – пожала плечами Нюра, – самому под пули лезть. А вдруг бы зацепило?

– Дай жалость наша ему ни к чему, – добавила сомнений Зина. – Пусть не убьют, а инвалидом остаться – какой резон?

– Он не на наших таратайках ездит, а под броней, так что пули ему не страшны, – зло молвил сторож… Хитер, хитер, ничего не скажешь… Может, в президенты метит, или в эти, как его… скипетры. А жалость… Жалость – великая сила. Считай, что любовь.

– Мы можем только гадать, зачем ему этот спектакль, все равно правды нам никто не скажет, – пробормотала, заворачиваясь в тулуп, Люся. – Теть Нюр, я вздремну, а вы с Зиной уйдете потом пораньше. Ладно?

– Ладно уж, спи, студентка.

Долго еще потом обсуждался спектакль, разыгранный на дороге, но так ничего и не прояснилось. У нас в кибуце тоже ставились спектакли под открытым небом, но это были представления детей, которыми любовались родители и гости, которые усаживались в несколько рядов. Даже если спектакль оказывался не смешной, всё равно все радовались и хлопали в ладоши, а потом был веселый ужин.

Чтобы спектакль, призванный вызвать жалость у людей, которые тебя ненавидят, ставился на дороге, да еще в отсутствие зрителей, – такого ни я, ни мои предки не слыхивали. Но здесь, на Руси, все идет по своим законам, а может быть, вопреки им.