Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»

полноценного обогрева хватит от силы на три теплицы. А по расчетам евреев, Валентин говорил, одна теплица, опыленная ихними шмелями, дает урожая как три, а то и пять. Вот лишние и выкорчуют. От лимонов да роз все равно проку никакого, потому что рынок затоварен. Кремль-то, сами видите, не больно до нашей продукции охоч.

– Как, и розы вырубят? – хором выдохнули тепличницы.

– А на что они нужны? – взвился сторож, хотя было видно, что и ему жалко и лимонов, и роз. – На дороге стоять будете, с ведрами? Так никто вам не даст. Это раньше к 8-му Марта – все с мимозами, а у нас – тюльпаны передовикам производства! К Маю, к Дню Победы – гвоздику вынь да положь, а про ноябрьские и говорить нечего – каждый пионер с нашими цветочками на трибуне стоял, а теперь этого добра круглый год навалом.

– Но ведь привозные розы не пахнут совсем! – жалобно проговорила Люся.

– Голландские еще ничего, похожи на натуральные, – грустно вздохнула Зина, – а колумбийские – ну, чисто из папье-маше.

В этот миг я почувствовал, что по стволу дерева, на котором я сидел, прошла легкая дрожь. Цветок судорожно дернулся, норовя закрыться. Из соседней теплицы налетела волна страха, а следом донеслись мужские голоса. Все напряженно замерли, вслушиваясь в глухую речь.

– Не по-нашему, что ли, лопочут? – пожала плечами Зина. – Басурманы валят со всех сторон.

– Басурманам тоже есть охота, – вздохнула Нюра. – От хорошей жизни никто не поедет за три моря киселя хлебать.

– Говорю я вам, гагаузов наняли, из Молдавии они, – буркнул сторож.

– Так молдаване вроде крещеные и говорят по-нашему, а эти – ну чисто турки, – упорствовала Зина, буквально прижавшись лицом к стеклу теплицы.

– Ладно тебе, заладила: «чисто турки, чисто папье-маше». Твое дело следить, чтобы в теплице чисто было, а ты в политику лезешь. Не наше это дело. Пойду я, а то председатель зайдет, а я с вами лясы точу, сказавшись больным. Спиртом, что ли, растереться, а то и правда кости ломит, да и на душе муторно. – Кряхтя, старик поднялся с ящика и поплелся к двери, припадая сразу на обе ноги.

– Ой, мне тоже в спину вступило, и под лопаткой отдает, – с посеревшим лицом из-за деревьев вынырнула Зина.

Товарки усадили ее на ящик, с которого только что поднялся сторож, и затрещали:

– Ну что они там? Рубить пришли? А топоры с собой? А может, лопаты? Там половину выкопать можно и пересадить.

– С бензопилами они, – только и успела сказать Зина, как слова ее заглушил омерзительный вой пилы.

Голосов больше не было слышно, но я и так понял, что гагаузам вовсе не хочется выполнять эту гнусную работу. Более того, они совсем не благодарны нанявшим их людям. А в глубине души они их просто ненавидят.

Пила, взвизгнув, затихла, и густой бас, выругавшись, сказал:

– У них что, и бензина нет? Пила-то незаправленная.

Второй, молодой голос, ответил:

– А моя вроде в порядке. Сбегать за бензином?

– Ладно, сиди пока, – ответил бас. – Торопиться некуда. Нас поденно наняли, а тут работы на полтора часа.

Отбросив в сторону пилы, они пошли вдоль теплицы, осматривая деревца, застывшие в глухом ужасе.

– Мало того, что у нас виноградники вырубили, так все неймется, теперь за свое принялись, – гудел бас. – Ничего святого за душой. Моя у здешнего олигарха служит, так он такие деревья за доллары покупает, чтобы в зале в кадках держать для освежения воздуха. А эти под пилу пускают. Голь перекатная. Не имели ничего и иметь не будут.

– Так, может, и нам к твоему олигарху подкатить? Так сказать, с подарунком. За полцены отдадим, деревца-то молодые, – ответил молодой голос. – Или ему импортные подавай?

– Разберемся, – прогудел бас. – Пометь пока, которые сгодятся. А я выборочную рубку сделаю.

Потом прозвучало самое древнее из известных мне заклинаний: «Чтоб им пусто было», заглушенное визгом пилы.

Заклинание начало действовать немедленно. Зина ойкнула и схватилась за сердце, а моя апельсиновая роща вздрогнула и замерла. Лимоны обреченно ждали конца и, трепеща каждым своим листиком, посылали нам свои последние приветы. Я чуял, что наша кормовая база тоже пропадает. Апельсины, в ужасе от происходящего за стенкой, просто отказывались жить. Они закрыли свои цветочки, а на листиках проступила испарина, но это была не живительная роса, которой они питаются, а то, что у людей называется «слезы».

Первой заметила неладное Нюра.

– Девки, гляньте-ка, апельсины плачут.

Люся подняла глаза от кружки, в которую она капала пахучее лекарство для Зины, и молча кивнула.

Досчитав до шестнадцати, она отдала кружку Зине и, потрогав листик, горько сказала:

– Заплачешь тут, когда кругом людоеды беснуются.

– Да, каждый ноне норовит другого закопать, – вздохнула Нюра. – Свои обиды друг на дружке вымещают. Но им-то что? – и она погладила ствол плачущего дерева.

– Как что? – взорвалась Люся, сама чуть не плача. – За стенкой резня идет, а ты говоришь, им-то что!

– Ты думаешь, они чуют? – спросила хриплым голосом Зина.

– Молчи, тебе нельзя говорить. У тебя, наверное, криз. Губы посинели и пульс неровный, – строго сказала Люся. – Приляг пока на телогрейку, а я побегу, «скорую» вызову.