Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»

Монах долго потом молился, стоя на коленях. Я завис тогда прямо у него под носом, втайне надеясь, что он замолвит слово и за нас, часто гибнущих при пожарах. Монах и правда услышал мой призыв. Посмотрел на меня, перекрестился и говорит:

– Всякая тварь Бога славит! Спасибо, Господи, за милость твою и ниспосланный знак! – и перекрестил меня. А потом поднял глаза на икону и говорит ей: – Я услышал Тебя. Буду трудиться, как шмель, во Славу Твою, чтобы братья мои по вере и иноверцы не враждовали боле, и на всех снизошла милость Божия.

Милость Божия, конечно, безгранична, потому что Он-то один, а живых тварей – тьма тьмущая, и каждый норовит или обмануть Бога, или договориться с ним, а то и попросту откупиться. То, что Бог на самом деле один на всех, понимают, в глубине души, и кибуцники, и их соседи. Однако будучи, как все люди, чрезвычайно эгоистичными, они воображают, что Бог опекает только их улей, то есть семью, и готов ради них стереть всех остальных в порошок. Вот и шлют проклятия на голову соседей, не соображая, что проклятый человек становится очень опасным, особенно, если он родной тебе по крови. Но в вопросах крови люди вообще ничего не понимают, более ориентируясь на цвет кожи, волос и другие несущественные признаки. Это как, если бы я стал отрицать свое родство с осами, руководствуясь их чрезвычайной худобой и непомерной злостью. И попросил бы Бога истребить их за ненадобностью.

А вообще-то Бога лучше лишний раз просьбами не беспокоить. Как я жалею теперь, что моля Бога уберечь нас от огня, забыл о таких напастях, как снег, мороз и ледяные дожди. Да я о них, собственно, и не знал тогда, потому что жил беззаботно и бездумно, уподобившись людям, вынужденным при каждом своем рождении начинать жизнь как бы с пустоты, без малейшего опыта и знаний. Людям это дано в наказание за себялюбие и недоверие к Богу. Но и я за легкомыслие свое был наказан.

Воспоминания о днях минувших стали приходить ко мне под шум дождя, нудно барабанившего по крыше теплицы, куда нас переселили из тесных контейнеров, в которых мы проделали путь из Галилеи на Север. Жестокосердные иудеи продали меня и мою семью пришельцам из России, даже не удосужившись спросить, а есть ли там места, пригодные для жизни и разведения потомства. Торговались, правда, долго, и все решили какие-то там паи, да доля в прибылях от клуба, который еще предстояло построить.

Торг велся на террасе, увитой плющом, поэтому я все слышал, недоумевая, что же мы будем делать в ночном заведении, когда нам предписан дневной образ жизни. Клуб у нас в кибуце имеется, и видит Бог, нет места более шумного и неприятного, особенно в ночные часы. Наивный, я решил тогда, что у этих напористых и громких людей из России клубы украшают цветущими растениями, а чтобы они плодоносили, радуя гостей, цветы надо опылять. Не запускать же туда пчел, или – того хуже – ос, вот выбор и пал на нас, надежных и миролюбивых шмелей.

Место, где мы оказались после долгой и тряской дороги, вовсе не напоминало клуб. Это были обыкновенные теплицы, в стеклянные крыши которых упирались кронами апельсиновые деревца. Было удивительно видеть деревья в неволе. Еще понятно, когда укрывают клубнику – жалеют лишнюю ягодку птице скормить, но кто может позариться на апельсины – уму непостижимо. В любом случае – это было лучше, чем клуб, и мы с усердием принялись обрабатывать ароматные цветки, почти совсем такие же, как в родной Палестине.

Первое время было холодновато, но на помощь нам пришли добродушные тетки, белолицые и светлоглазые, пахнущие молоком и землей. Вначале они просто дивились нашим размерам и красоте, однако, вместо того, чтобы радоваться удачному приобретению, ругали почем зря свое начальство. Потом они притащили в теплицу щелястый домик, в котором, судя по запаху, раньше жили пчелы, и мы быстро освоили уютное убежище, пропитанное ароматом меда.

Заботливые тетечки к работе не приступали, пока не удостоверятся, что мы в полном здравии. Даже пытались пересчитывать нас:

– Ой, их, кажись, меньше стало, – кричала маленькая, но громкая Люся, тряся кроны деревьев.

Чтобы уважить суматошную Люсю, мы поднимались на крыло, громко жужжа.

– Как можно таких красавцев на верную гибель посылать? – сокрушалась толстая Нюра, щуря подслеповатые глаза. – Они ведь у нас передохнут в первую же зиму. Им тут и сыро, и зябко, аж съежились все. Поначалу-то были – чистые медвежата.

– Да… Таких богатырей только Свята Земля породить может, – гудел в свою бороду сторож. – А у нас они точно передохнут или измельчают.