Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века

В общине бывший декабрист видел средство избежать революционных потрясений и тем самым продемонстрировать миру особый русский (и, шире, – славянский) путь развития. Полемизируя с Гегелем, отказавшимся, как известно, признать за славянскими народами право считаться историческими, т. е. участвующими в мировом историческом движении, Фонвизин, как ему казалось, нашел для них raison d’etre в общинном устройстве. Отсюда его идея панславизма: «Может быть, так называемый панславизм, о котором с таким пренебрежением отзываются немцы и французы, не есть порождение фантазии и не пустая мечта, как многие из них утверждают». Однако при этом он не только избежал крайностей славянофилов, но и вступил с ними в полемику. В статье «О подражании русских европейцам», написанной не ранее 1852 года, Фонвизин обратил внимание на то, что либерализация политического режима в России всегда сопровождалась ориентацией правительства на Европу: «Из русских государей Екатерина II и Александр I более всех дорожили мнением Европы и увлекались духом подражания, и зато сколько полезных и блистательных явлений ознаменовали эти два царствования, сколько славного совершилось в них!» Этому противопоставляется николаевское царствование с его «официальной народностью» и критическим отношением к европеизму. Не отделяя славянофилов от теоретиков «официальной народности», автор статьи, в качестве курьеза, показал немецкие истоки их доктрины: «Это есть запоздалое заимствование – подражание немцам, которые в эпоху освобождения Германии от ига Наполеонова с таким жаром толковали о своей народности (Volkstum), в стихах и в прозе выхваляли феодальный быт средних веков, проклинали влияние Франции на Германию и страсть немцев, особенно прирейнских, подражать французам. Стало быть, те, которые восстают против подражания иностранному, сами увлекаются духом его, невольно подражая примеру немцев».

Россия, по мнению Фонвизина, достаточно самобытная страна, чтобы пострадать от подражания европейцам. Сам процесс подражания, свойственный юношескому возрасту, как отдельного человека, так и национальных культур в целом, является необходимым историческим этапом. И в этом смысле Петр I принес «России более пользы, нежели вреда». Дальнейшая европеизация русской монархии должна неизбежно привести к отмене крепостного права.

Таким образом, выстраивается сложная система политико-социальных отношений России и Европы. В политическом плане у России нет иного пути, чем у Западной Европы, и на этом пути она явно отстает от конституционных режимов Запада. В социальной же сфере у России свой особый путь, обладающий потенциальными преимуществами перед Западом. Это община, сохранение которой в перспективе позволит избежать как появления пролетариата, так и распространения социализма и коммунизма.

В сочинениях Фонвизина выделяется еще один очень важный для него пласт религиозных идей. Религии отводится значительная роль в социальном переустройстве общества. Христианская церковь, особенно первых веков ее существования, по Фонвизину, являлась своего рода социалистической общиной – «святым коммунизмом». В этом смысле христианизация европейской жизни могла сыграть роль той же прививки, что и община – против «заражения» общества социалистическими утопиями. Однако мыслитель прекрасно понимает невозможность повсеместного распространения «святого коммунизма», на который «способны только избранные, облагодатствованные души или отрекшиеся от мира отшельники, заключавшиеся от мира в монастырских стенах, а не целый народ». Чтобы показать различие между «христианином иерусалимской церкви» и «нынешним коммунистом», Фонвизин приводит остроумное замечание одного архиерея: «Первый говорил брату: все мое – твое, а коммунист: все твое – мое». Однако надежд на то, что современная церковь способна совершить христианский переворот, нет: «У нас перед глазами не пастырь, а волк в пастырской одежде». Ограниченности существующих конфессий, будь то католичество или православие, их неспособности удовлетворять духовные потребности людей Фонвизин противопоставлял мистическую идею «высшей, невидимой, внутренней церкви, состоящей в прямом общении с церковью небесной». В этом отношении он надеялся на секты с их ограниченным кругом приверженцев и высокими нравственными требованиями: «И в наше время существует благоустроенный коммунизм в известном религиозном обществе моравских братьев, или генгуторов, которых колонии находятся в разных странах старого и Нового света».