Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века

Широкий круг интересов, как и внимание к литературным событиям, создал благоприятную почву для философского опыта. Но встречей-откровением, поражающей воображение, для Станкевича стала философия Фридриха Шеллинга. Именно Шеллинг помог ему обнаружить бытийную связь человека с миром природы и культуры, понять, что в человеке «действует разумная жизнь всей природы». Это позволило молодому философу приблизиться к пониманию главной цели жизни каждого человека – осознанию своего назначения. В одном из писем Станкевич формулирует свой тезис: «Вся природа есть лестница, по которой „Я“ идет к полному разумению в человеке». Достоинство человека напрямую связано с совершенствованием, воспитанием и преображением души. Проецируя эту задачу на будущее, Станкевич, уже в духе Гегеля, вменял ее не только человеку, но и целым народам. Важнейшим инструментом совершенствования он полагал философию, трактуя ее как «могущество ума, одушевленного добрым чувством». Эта мысль высказана и в письме к другу М.А. Бакунину от 24 ноября 1835 года: философия «…показывает человеку цель жизни и путь к этой цели, расширяет ум его. Я хочу знать, до какой степени человек развил свое разумение; потом, узнав это, хочу указать людям их достоинство и назначение, хочу призвать их к добру, хочу все другие науки воодушевить единою мыслию».

Вторым главным кумиром Н.В. Станкевича после Шеллинга стал Гегель, хотя он высоко ценил и Фихте, увлекшего его идеей философии как строгой науки, и Канта, удвоившего его интерес к трансцендентализму. В гегелевский период философских увлечений мировоззрение Станкевича словно бы обретает недостающее звено. Показательно, что в 1835 году он поместил в «Телескопе» (№ 13–15) перевод «Опыта философии Гегеля» Г. Вильма со своими примечаниями. Отзвуки Гегеля слышны в двух собственно философских сочинениях Станкевича: «Моя метафизика» (1840) и «Об отношении философии к искусству (1840). В своем эстетическом наброске он отрицает автономию искусства. Станкевич развивает гегелевский тезис о соответствии или «совпадении» исторических этапов художественного процесса с «эпохами общего духовного развития человечества»: «Искусство… получает мировое значение, оно является целым, которое живет с духом и из духа, переживает с ним все судьбы его».

Гегеля Станкевич понимал очень личностно, интерпретируя его философию абсолютного духа с точки зрения концепции духовного саморазвития личности. Он считал, что у Гегеля личность не поглощается абсолютом, а как часть процесса самораскрытия духа проявляет свое творчество в истории и природе. Эти персоналистические идеи в системе представлений Станкевича, конечно, были глубоко психологически мотивированы. Он верил в любовь, в этот индивидуальный, спасительный путь жизни, который как «зародыш всякого знания и всякой деятельности» определяет меру человеческого в человеке!

Чувствуя потребность в серьезных профессиональных занятиях философией и историей, Станкевич в 1837 году отправился за границу. Он поехал в Берлин, где была сосредоточена научная мысль Европы. Поездка имела еще одну важную цель: семья отправила его на лечение – он болен туберкулезом. После отъезда Станкевича кружок без своего лидера и вдохновителя просуществовал еще около двух лет.

Отпуская сына за границу, родители не переставали беспокоиться не только о его физическом здоровье, но и о том, какое направление принимает его образ мыслей, боясь, видимо, что европейская жизнь может оторвать молодого человека от родной почвы, увлечь модными учениями, поколебать в основах веры. В ответ на вопросы родителей Станкевич счел необходимым сформулировать свою нравственно-философскую позицию, осветив главные вопросы современности: отношение к родине, проблему веры и неверия, влияния сторонних учений и идей на русскую душу и ум.

Свое жизненное кредо он выразил в письме от 15 (27) января 1838 года из Берлина: «Насчет моего образа мыслей прошу вас быть вполне покойным – хоть бы я даже был и не в Берлине. Та религия и та любовь к отечеству, которые могут подвергнуться какой-нибудь опасности от обстоятельства, не стоят ни гроша и рано или поздно должны испытать перелом. Моя религия, напротив, тверда, потому что я получил ее не от девки Параньки, потому что не боялся об ней думать и не боялся знать, что говорено было против нее: она во мне чиста, чужда суеверия и непоколебима». «В наше время всякий человек с порядочным образованием и с душою признает ее за основу жизни, – решительно заявляет Станкевич. – Любовь к отечеству также тверда во мне, потому что я люблю в нем хорошее, не считаю нужным восхищаться соложеным тестом и терпеливо смотрю на недостатки, которые должны изгладиться временем и образованием. Демагоги всего менее могут сбить меня с толку: я уважаю человеческую свободу, но знаю хорошо, в чем она состоит, и знаю, что первое условие для свободы есть законная власть».