Российский либерализм: идеи и люди

Вопрос этот напрашивался сам собой, однако требовалось интеллектуальное мужество, чтобы сформулировать его с такой прямотой: «Бессилие либеральной партии, – писал Франк, – объединяющей, бесспорно, большинство наиболее культурных, просвещенных и талантливых русских людей, объясняют теперь часто ее государственной неопытностью». Но и Кромвель, и Робеспьер, и Ленин тоже не имели политического опыта. Это Франк видел ясно. И все же радикалы победили, а либералы проиграли. Почему? Ответ был очень резким: «Основная и конечная причина слабости нашей либеральной партии заключается в чисто духовном моменте: в отсутствии у нее самостоятельного и положительного общественного миросозерцания и в ее неспособности, в силу этого, возжечь тот политический пафос, который образует притягательную силу каждой крупной политической партии». Надо сказать, что именно Франк сумел в результате сформулировать религиозно-метафизическую основу либеральной позиции, но произошло это уже после Второй мировой войны. Он увидел эту необходимость и осознал ее как проблему русской мысли: «Организующую силу имеют лишь великие положительные идеи – идеи, содержащие самостоятельное прозрение и зажигающие веру в свою самодовлеющую и первичную ценность. В русском же либерализме вера в ценность духовных начал нации, государства, права и свободы остается философски не уясненной и религиозно не вдохновленной». Задача, как понятно, не простая.

А пока он вернулся из Саратова в Москву, стал профессором в организованной Бердяевым Вольной академии духовной культуры, совместно с Бердяевым, Степуном и Букшпаном принял участие в знаменитом сборнике «Освальд Шпенглер и закат Европы» (1922). Именно этот сборник вызвал невероятное раздражение Ленина, назвавшего сугубо культурфилософское издание «прикрытием белогвардейской организации». Чтение именно этого сборника навело вождя пролетарской революции на мысль изгнать своих интеллектуальных оппонентов из Советской России. Что и было сделано с дьявольским издевательством над лучшими умами России: их арестовали, посадили в камеры, откуда других людей уводили на казнь, а потом предложили выбор между изгнанием и расстрелом. Вот дело Франка, заключение ГПУ от 22 августа 1922 года: «С момента октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России в течение 5 лет Рабоче-Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в момент внешних затруднений для РСФСР гражданин Франк свою контрреволюционную деятельность усиливал».

В тот же день у него была взята подписка следующего содержания: «Дана сия мною, гражданином Семеном Людвиговичем Франком, ГПУ в том, что обязуюсь не возвращаться на территорию РСФСР без разрешения Советской власти. Ст. 71 Уголовного кодекса РСФСР, карающая за самовольное возвращение в пределы РСФСР высшей мерой наказания, мне объявлена, в чем и подписуюсь. Москва, 22 августа 1922 года».

Татьяна Сергеевна Франк очень просто повествует о тех временах: «Были много раз на краю гибели и от тифа, и от безумия толпы – от зеленых, от красных. Могли быть повешены и тут, и там, могли быть брошены в тюрьму, но рука Провидения выводила нас из всех испытаний и вела нас все дальше и дальше. Арест, освобождение – наконец, свобода, мы за гранью бессовестной сатанинской власти». Но надо сказать, что Франк боялся эмиграции. В декабре 1917-го, словно предчувствуя высылку, он писал Гершензону: «Наши слабые интеллигентские души просто не приспособлены к восприятию мерзостей и ужасов в таком библейском масштабе и могут только впасть в обморочное оцепенение. И исхода нет, п.ч. нет больше родины. Западу мы не нужны, России тоже, п.ч. она сама не существует, оказалась ненужной выдумкой. Остается замкнуться в одиночестве стоического космополитизма, т.е. начать жить и дышать в безвоздушном пространстве». А в протоколе допроса содержится его ответ следователю о перспективах русской эмиграции за границей: «Эмиграция еще сохраняет свои умственные и духовные силы в условиях вынужденного бездействия и оторванности от родины, должна сосредоточиться на культурной подготовке себя к моменту, когда условия позволят ей снова работать на родине».

Но никакого примирения (даже ради России) он не искал, это была абсолютная бескомпромиссная позиция. Впрочем, судя по подписанному им протоколу, возврат в Россию означал путь на тот свет, означал смерть. Возникла экзистенциальная ситуация, из которой, как понятно, нет выхода. Точнее, выход один – пытаться ее преодолеть, причем не только бытовым образом, т.е. выживанием, но и сохранением своей сущности, несмотря на удары судьбы.