Росские зори

Зенон, наблюдавший эту сцену, поспешил увести караван от кочевья. Он в равной мере опасался и уступчивости, и неуступчивости Остани. Не так уж были надежны союзнические узы между эллинами и сарматами, чтобы подвергать их серьезному испытанию на прочность. Стоило россу уступить Раша кочевнику, и сарматы наверняка потребовали бы еще и женщин. Отказ грозил бы кровавой резней. К счастью, все кончилось благополучно. Этот эпизод подтвердил, что сарматы пока еще считались с эллинами, так как обстановка на западе была неясна. Если готы пойдут войной на сарматов, то эллины нужны были как союзники, а не враги. Вот почему сам каган не допустил готовой вспыхнуть резни, да и к сыну воеводы Добромила не следовало относиться, как к прохожему. Кто знает, может быть, он еще сослужит службу степи…

Раш теперь с откровенной благодарностью смотрел на своего хозяина-росса. В Сегендше он еще не понимал намерений Остани, а теперь убедился, что росс не продаст его сарматам, так как по-видимому, решил оставить себе. Что ж, неволя без рабства легче, чем неволя и рабство.

А Останя в те минуты будто ходил по лезвию ножа. Он разом мог потерять все: свободу, Даринку, жизнь. И когда гроза миновала, он почувствовал, что стычка с сарматом измотала его не меньше, чем ночная битва с готами.

Зенон понимал его состояние и приказал слуге принести россам амфору с вином, чтобы они подкрепили свои силы.

Купцы повеселели: молва о россе, сыне воеводы Добромила, разделившем с сарматами пищу, храбро сражавшемся вместе с ними против готов, а потом давшем отпор одному из влиятельнейших людей степи, опережала караван, летела от кочевья к кочевью. Никто из степняков больше не оспаривал у Остани право на раба-гота, раз сам каган вступился за него. Сарматы теперь смотрели на росса с любопытством, как на знаменитость, как на лицо, которому покровительствовала власть.

Это облегчало каравану путь, и на пятый день он беспрепятственно достиг лимана, глубоко врезавшегося в степь. Здесь, в гавани, стояли десятки эллинских судов. Едва вдали показался караван, они подняли якоря и направились к бревенчатому причалу, чтобы принять груз и людей. Перегрузка началась без промедлений — купцы не теряли ни минуты, спеша до ночи выйти в открытое море, где они будут недосягаемы для степи.

В вечерних сумерках корабли подняли паруса и двинулись по лиману к просторам Меотиды. За ночь лиман был пройден, и утром перед взглядами людей открылись морские дали. Здесь караван судов разделился: одни взяли южнее, на Пантикапей, остальные повернули на северо-восток, на Танаис. Дорогостоящую пушнину у Зенона с большой выгодой для него перекупили Антимах и Харитон, которые, в свою очередь, рассчитывали не менее выгодно продать ее на южнобоспорских и малоазийских рынках.

Верблюды и вьючные лошади остались на берегу. Погонщики пустили их на луга — в ожидании нового купеческого каравана. Несколько десятков верховых коней, в их числе кони Фалея и Остани, отправились дальше водным путем на специально оборудованных для них судах.

Решение плыть дальше, в неведомый Танаис, далось Остане нелегко: оттуда до росских земель было пугающе далеко. Смогут ли они из таких далей вернуться назад? Еще в степи его охватывало желание повернуть к Данапру. Будь он вдвоем с Фалеем, он так и поступил бы, но с женщинами риск был слишком велик, и Останя последовал за караваном: это обеспечивало всем четверым личную свободу, а пока есть свобода, остается надежда на возвращение домой. Зенон обещал доставить всех четверых в росские края, если ему опять доведется побывать там. А не доведется, их по просьбе Зенона доставит туда другой купец…

Просторы Меотиды поразили россов своей необъятностью. Даринка и Авда не скрывали страха перед морем, Останя с трудом не выдавал своей растерянности: суда эллинов выглядели жалкими скорлупками, гонимыми ветром по волнам. Вежа и Данапр были ручейками по сравнению с этой водной безбрежностью, и он не понимал эллинов, которые снисходительно называли ее Меотийским болотом…