Росстань

– Гостей седни назовем, – радовался Алеха. – Гулеванить будем.

Огорчало одно: Устя привела с собой только Каурку. Гнедую пристяжку отдала кому-то из безлошадных партизан.

Алеха часто выбегал во двор, обнимал за шею Каурку, гладил его умную морду.

– Домой вернулся. Э-эх! Милай!

Мать суетилась в кути. Иногда она замирала у печки, всматривалась в сына.

– Кольша, спросить тебя хочу, – голос у матери тихий, – вот зашел ты в избу, а лба не перекрестил. Это как?

– Ты вот о чем, – усмехнулся Николай, еще раньше заметивший беспокойство матери. – Отвык я от этого в лесу. Да и ни к чему.

– Мог бы перекреститься. Четыре ж года не был.

– Мог бы, да руки были заняты. И Устя теперь не крестится.

– Ну, нет. Этому не бывать. Ты как хочешь, ты красный партизан, а Устя – девка. Замуж выйдет. Ребятенки пойдут…

Гостей у Крюковых собралось много. Пришел Федька с матерью и крестной, пришел Северька с отцом, Лучка Губин. Устя хотела сбегать за Симкой Ржавых, но Федька остановил: не надо. Устя удивилась, но промолчала.

– Не хочется мне эту волынку тянуть, – пояснил Федька.

Когда гулянка была в разгаре, ввалился Филя Зарубин с пьяным Ганей Чижовым. На фуражке у Гани огромный красный бант.

– Алеха, – крикнул он еще с порога, – поднеси партизану рюмку! Большую наливай, – куражился Ганя.

Подвыпивший хозяин шумно потащил Филю и Ганю к столу.

– И когда ты успел стать партизаном? – искренне удивился Алеха, подавая Гане рюмку.

– Завтра ровно неделя будет, – сообщил Филя.

– Послезавтра, – уточнил Федька.

– Давайте выпьем за счастливую жизнь, – предложил хозяин дома, – чтобы без белых и без коммунистов.

– Это ты про что? – удивился Николай. – Как без коммунистов? А меня ты куда денешь? Потом, мы вон Северьку в партию принимаем.

– Мы по половине не пьем, – тряхнул чубом Лучка.

– Ты, Кольша, коммунист? – ошарашенно глядел Алеха.

– С чьего-то голоса, тятя, говоришь.

Алеха выпил, но не закусывал, сидел с открытым ртом. Сдался он легко.

– Ну, если ты коммунист, тогда и с коммунистами жить можно.

Ганя говорил Федоровне:

– Нам, которые кровь за вас проливали, почет теперь должен быть.

– Лихой Ганя партизан, – скалился Федька. – Его сам Смолин в ординарцы хотел взять.

Лучка потянулся к гармони.

– Дуй, паря, плясовую, – коротконогий Филя выскочил на средину избы. – Давно не плясал.

Лучка осторожно перебирал лады, словно ощупывая гармонь, потом рванул меха, Филя вздрогнул телом, ударился вприсядку, Федька азартно потирал руки, ухал и присвистывал.

Устя вышла на крыльцо. За ней выскользнул Северька.

– Вот и вернулась ты домой.

– Вернулась.

Устя нагнула Северькину голову и, не боясь, что увидят, крепко поцеловала.

На крыльцо вышел Ганя, пьяно погрозил пальцем и, заплетаясь ногами, закачался к воротам.

В избе перестук каблуков. Федька пляшет до седьмого пота. Рыжие волосы мокрыми прядями падают на лоб, глаза блестят. Вьется волчком Филя, выбивает дробь Алеха.

– Ну, спасибо тебе, Лука, – сказала хозяйка, когда плясуны утомились. – Давно я в доме гармошки не слышала.

Поселок взбудоражила новость: в тальниках поймали начальника семеновской милиции Тропина. Не успел начальничек уйти на ту сторону.

Два дюжих партизана проволокли его по людной улице и заперли на задворках богомяковского дома, в бане. У низкой и массивной двери поставили часового – партизана крюковской сотни Григория Эпова.

Григорию поручение пришлось не по душе.

Вся сотня, чуть ли не полностью состоящая из караульцев, гуляла по родне и знакомым, а он, Эпов, только потому что из Тальникового, должен караулить эту гадину.

Григорий ходил вокруг бани, сухой бурьян похрустывал под его ногами.

– Попался, кикимора бесхвостая, – Эпов заглянул в темное и узкое окошко.

Не получив ответа, Эпов обиделся еще больше и сообщил в оконную темноту:

– Теперь не уйдешь. Слышишь аль нет?

По широкой улице ходили казаки, празднично приодетые бабы, слышалась гармошка, где-то пели песни.

Эпов сердился на Смолина и на командира своей сотни. «Цацкаются со сволочью. К стенке бы его сразу. Карауль тут». Он услышал возбужденные голоса и вышел из-за угла бани. К бане шла группа мужиков.

– Не убежал еще Тропин?

Часовой приставил винтовку к ноге.

– Не для того стою.

– Давай мы тебя заменим, – сказал горбоносый, и Григорий узнал родственника давно расстрелянного Кехи Губина.

Мужики явно что-то замышляли.

– Чего надо? – Григорий поправил на боку шашку. – Неспроста ведь пришли.

– Да откуда ты взял? – горбоносый деланно удивился. – Скучно, думаем, тебе. Вот и подошли покурить. Может, выпьешь? Все гуляют, – он достал из широких голубых штанов фляжку, взболтнул.

Григорию очень хотелось выпить. Он даже представил, как спирт обожжет горло, сделает мир веселым и легким.

– Нельзя мне. На посту. Так чего надо?

– Побег пришли Тропину устроить, – горбоносый сказал это зло и решительно.

Эпов клацнул затвором винтовки.

– Кончай шутить. Мотайте все отсюда!

Мужики, до сих пор молча курившие, заговорили.

– Ты нам не встревай.

– Защитничек нашелся.

– Свяжем тебя, да и дело с концом.

– Мы Тропину побег на небо устроим, – родственничек Губина показал прокуренные зубы. – И ты не мешай.