Росстань

– Ты чего такой злой? – спросил Иван Северьку, когда они остались вдвоем. – Что все сразу в коммуну не кинулись? Я иного и не ожидал. Если жизнь у нас наладится, многие еще придут к нам, попросятся. Лиха беда – начало.

– Да Федька-то Стрельников чего отсиделся? Сегодня же пойду, морду набью. Комсомолец тоже.

– Остынь, – сказал Лапин. – Не горячись. С Федькой маленько посложнее, – Иван встал, открыл дверь – нет ли кого, – вернулся к столу. – Можно ли контрабандиста в коммуну принимать? – прищурил он глаз.

Лицо у Ивана грубое, в резких морщинах.

– Не будет он у меня больше за границу шастать. Это я обещаю, – у Северьки вздрагивают крылья носа.

– Федька, видно, к легкой жизни привыкать стал.

– Отучу, парень-то ведь он наш, свойский. И революции преданный.

– Преданный-то преданный. Только он, по-моему, революцию по-своему понимает.

Не хочется Северьке такие слова о своем друге слушать, а приходится.

Северька прикрутил у лампы фитиль и дунул на огонь. В классе стало темно, и только окна четко проступали: светлей за окнами.

Вышли на крыльцо. После прокуренного класса морозный воздух удивил чистотой, свежестью. Остро смотрели с темного небосвода звезды. Смотрели строго, не мигая.

Северька отыскал Федьку дома.

– Я знал, что ты придешь, – встретил Федька друга. – Заходи, садись.

– Ты контрабанду должен бросить, – Северька остался стоять у порога.

– Вон ты как, – встал и Федька. – Ну-ну, говори.

– Все сказал.

Федька начал медленно краснеть, но вдруг улыбнулся.

– Смотри-ка, ругаться прибежал…

– Да не ругаться…

– Надо мне за границу ходить. И не заводи ты этот разговор больше. Надо мне там бывать, понимаешь?

Северька так и не сел. Прилипший к валенкам снег медленно таял – на полу сырое пятно.

– Понимаю. Легкого заработка ищешь? Хоть ты мне и друг, а еще скажу: гнать тебя надо из комсомола. Шкурничать взялся.

Федька ответил непонятно:

– Я, может, ради дружбы и хожу на ту сторону.

Из горницы выглянула Костишна.

– Поругай, поругай его, Северьян. Боюсь я, когда он уходит за Аргунь. Корысть небольшая, а страху…

– Молчи, мать.

– Ай не правду говорю? – взъелась Костишна. – Не надо нам такого прибытку! Боюсь я.

Федька нахлобучил папаху, рывком надел полушубок.

– Куда ты?

– Вот это вечно: куда, куда? Коня накормить.

Северька пошел следом.

Большими деревянными вилами Федька бросил через жердинник охапку остреца, подошел к коню, огладил его шею.

– Будем мы с ним за Аргунь ходить до тех пор, пока с Пинигиным не рассчитаемся. И потом будем.

– Знаешь, где он живет? – внутренне подобрался Северька.

– Знаю. Все знаю. И не мешай ты мне, Христа ради.

– Почему не вдвоем?

– Нельзя тебе, комсомольскому секретарю. Да я и один справлюсь.

Верный друг Федька.

– Может, теперь сядем?

Уютно хрустнул травой конь.

– Сядем.

Мороз пробирался под полушубок, покалывал в кончиках пальцев, обтягивал скулы. Выглядывала Костишна:

– Идите в избу! Ознобитесь!

Но парни отмахивались:

– Сейчас придем.

Хороший Федька парень, но дури у него много в голове. Говорит, что после того, как рассчитается с Пинигиным, все равно будет ходить за границу. Интересно это, видите ли, ему. Без контрабанды, без коня, одной работой жить скучно. А потом – это по Федькиным словам – кто из слабосильных хозяев имеет лаковые сапоги, голубые шелковые шаровары, достаток на столе? А он, Федька, имеет.

– Не нравится мне, как ты живешь, – вздохнул Северька.

У Стрельниковых уже разбирали постель, готовились спать, когда во дворе залаяла собака, заскрипели ворота.

– Кого это несет на ночь глядя? – удивилась Костишна, прилипнув к темному окну.

В сенях заскрипели половицы, чьи-то руки шарили по двери. Федька толкнул дверь, впустил в избу мужика в коротком полушубке, в серых валенках. Незнакомый мужик. Обличьем нерусский.

– Здравствуйте, хозяева, – сказал вошедший.

А для Федьки мужик оказался знакомым. Назвал он его Петром, заулыбался, пригласил раздеться, позвал к столу.

Костишна лучину стала щепать. Для печки. Федька в кладовку побежал – гость приехал, хоть и незваный, а гость. Гость в дом – Бог в дом.

Костишна никогда не видела этого мужика, но приехал он откуда-то сблизи. Она даже во двор выходила, смотрела коня. Свежий конь, мало на нем сегодня ездили.

Костишна не выдержала.

– Откуда будешь, мил человек? Не знаю, как тебя звать-величать. Нездешний, видно?

– Нездешний, мать, нездешний. А зови вон как Федор, Петром. Неразговорчивый гость.

– Коня расседлать?

– Ничего не надо. Уеду я скоро.

– Да куда же на ночь глядя ехать? Ночуй до утра.

Хороший вроде человек этот нерусский Петр, ладный, обходительный. Только Костишне неспокойно. Не с пустым ведь он приехал, а разговаривает так, ни о чем. Таится, видно.

Гость чаю напился, поблагодарил и ехать собрался. Костишна опять к нему подступает:

– Куда же на ночь-то?

А Федька молчит. Гостя не удерживает. Только проводить собрался за ворота. Хоть парень надел унты на босу ногу, а пробыл во дворе долго. Вернулся красный и сразу – к печке.

– Кто это? По чо приезжал? – подступила к нему мать. – Чует мое сердце, за неладным.