Росстань

Но, видно, приметила чуткая и переполненная добром душа Ксении неухоженную душу Алексея, а может, просто по-бабьи пожалела не унижающей мужика жалостью, так, как извечно жалели на Руси.

А вообще-то, больше ничего и не было. А могло бы быть. Могло.

В начале зимы вокруг той северной деревни, где тогда жил Гошка, стали шалить волки. Многие годы не было этой напасти, а в эту зиму сразу объявилось несколько стай. То ли где-то, в прежних местах обитания, выпали глубокие снега, и волки перебрались в малоснежные районы, то ли их погнала еще какая волчья нужда, и стронувшиеся из родных мест звери остановились в окрестностях деревни, стали вовсю разбойничать. Особенно стало страдать оленье стадо, и без того почти сошедшее на нет за последние два десятка лет в этом некогда оленном краю. То и дело оленеводы находили припорошенные снегом розовые кости. И теперь олени, увидев даже собак, бросались бежать. Хотя удивляться не приходилось: почти в каждом доме жил охотник, имевший по нескольку собак, и собаки, в непромысловый сезон получавшие довольно скудную кормежку, нередко сбивались в стаи, уходили в тайгу и рвали отставших от стада оленей. Собак посадили на цепи, но вольные волки продолжали делать свое черное дело. Подброшенную отраву волки не брали, осторожно обходили капканы и людские следы.

Промхозовское начальство всполошилось: стадо таяло. Если так пойдет, то как будут охотники без оленей добираться осенью до дальних зимовий, как туда завезут продукты, как выберутся после промысла к жилью? И было решено сделать что-то вроде волчьей облавы, всем мужикам деревни, не разучившимся держать ружье, идти в тайгу, и если не удастся добыть хищников, то, быть может, волки, напуганные многолюдством, переселятся куда-нибудь дальше, уйдут из этих мест.

Выход в тайгу был намечен на воскресенье, и Алексей, сговорившись с Ксенией, решил хоть на один день пойти вместе со всеми к оленьему стаду. Он выпросил у Гошки карабин, который тому как-то удалось сохранить за собой, хотя он не был теперь ни охотником, ни работником промхоза, взял пару десятков тупоносых патронов и почувствовал себя способным отстреляться от целой стаи волков.

Увидев среди вооруженных мужиков кокетливую фигурку Ксении, затянутую в спортивные брюки и довольно яркий свитер, Алексей испугался, как ему теперь казалось, своего легкомысленного предложения отправиться в тайгу. И он сказал об этом Ксении.

— Не беспокойся, Алексей. Сегодня тепло. И мы с тобой пойдем только до зимовья на Третьем озере. Это всего часа полтора хорошего хода. Я там уже бывала. Туда и лыжня неплохая есть.

— Тогда все в порядке.

Присутствие красивой девушки придало походу ощущение загородной прогулки. Почти все мужики отправились в тайгу на широких, подбитых камусом охотничьих лыжах, мало пригодных для быстрой ходьбы, и Алексей с Ксенией на своих легких лыжах обогнали всех и за каких-нибудь полчаса ушли вперед. Ксения шла следом, весело подгоняла Алексея, и он, раскачиваясь корпусом, плотно отталкиваясь палками, все убыстрял ход. Он все надеялся, что Ксения вот-вот попросит его бежать медленнее, но за своей спиной он неотрывно слышал шорох лыж и ровное дыхание Ксении.

— А ты неплохо ходишь на лыжах, — сказал Алексей, останавливаясь на короткий отдых и вытирая со лба пот. — Я и не знал.

— Ты многого про меня не знаешь. Устал? А я часто хожу на лыжах. Здесь это главное мое развлечение. Еще немного потерпи — и будет зимовье.

Вскоре стало попадаться множество оленьих следов.

— Ну вот мы почти и пришли.

Лыжня пересекла калтус, неслышную под снегом и льдом неширокую речку, вывела на взгорок, и в тени разлапистых елок Алексей увидел обметенный снегом бревенчатый сруб.

— Господи, какая избушка! — с восторгом вырвалось у Алексея. — Избушка на курьих ножках. Только почему-то курьих ножек не видно.

— Давай поселимся в этом доме. А? Вместе.

И было что-то особенное в голосе Ксении, за шутливым тоном что-то скрывалось еще. Алексей, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, деланно-бодро согласился:

— Давай.

Они сняли лыжи, прислонили их к потемневшим от жары и стужи бревнам зимовья, и Алексей с трудом открыл тяжелую, из толстых плах дверь. Крошечные, как бойницы, окошки пропускали мало света, и после яркой белизны дня в зимовье показалось совсем темно. Но постепенно глаза привыкли, и можно было разглядеть низкие жердяные нары, застланные невыделанными оленьими и козьими шкурами, железную печку, маленький шершавый стол. Все, как во всех других зимовьюшках, которые приходилось Алексею видеть.

В настывшей избушке показалось даже холоднее, чем на улице, а может, оно так и было, и Алексей поспешил заняться печкой. Он притащил охапку мерзлых поленьев, оттаскал в углу зимовья несколько свитков бересты и старым расхлябанным топором нащепал лучин. От первой же спички береста загорелась, пламя охватило поленья, в утробе печки загудело, запотрескивало, и от ее черных боков потянуло сухим теплом.

— У меня замерзли колени, — сказала Ксения. — Ты молодец, что догадался разжечь печку. За догадливость я тебя поцелую.