Росток

Аида матерью еще не была. Считала — преждевременно. Да и станет ли ею? Где-то в уголках сознания шевелился маленький теплый котеночек надежды. Сейчас, гладенький, нежный, он сидел молчаливый, придавленный неожиданными заботами. «Сиди, сиди, может быть, дождешься, может быть, и вырвешься еще на широкий простор, распушишь шерстку, распрямишь ушки и хвостик...»

Включив газовую колонку, открыла кран. Бросила в таз несколько разноцветных сорочек, чтобы постирать.

Есть не хотелось. Все же поставила на газовую плиту кастрюльку с нечищеной картошкой. Пусть булькает. Если не съест сейчас, утром не придется рано подниматься, полежит лишних полчаса.

Насыпав в таз стиральный порошок, постирала сорочки, повесила сушить на шнур, протянутый вдоль ванной. Разделась, попробовала ногой воду, невольно вскрикнула — горячая. Пустила холодную. Стала рассматривать себя в зеркале, поглаживая бедра, живот, грудь. «Будто бы такая, как и другие женщины. Не бог весть какая красивая, но и не уродливая. Я еще могу нравиться мужчинам. Где, в чем, когда я просмотрела перемену в чувствах Григория, позволила ему отдалиться, охладеть, очерстветь? И сама отдалилась, очерствела. Недаром же он дразнит меня непорочной. — Холодной воды набралось вдосталь, она сделалась ласковой и приятной, как руки Гриши в первые годы замужества, когда нежно и ласково перебегали по шее, по спине. — Разве... Разве действительно надо в этих интимнейших, самых святых отношениях, когда зачинается жизнь, быть жадной, разнузданной, неутолимой? Разве целомудренная сдержанность мешает проявлению затаенного, заветного? Выходит, что так...»

Став на колени в ванной, вылила на голову заранее приготовленное яйцо, взбила его пеной, смыла. Сполоснув волосы, легла навзничь в воду, расслабила мышцы. Необычное для последних дней спокойствие охватило ее. Не хотелось ни думать, ни копаться в своих чувствах и переживаниях. Тепло воды, казалось, переливалось в ее тело, согревая мышцы, восстанавливая силы.

«Довольно нежиться! — приказала она себе. Намочив и намылив мочалку, принялась тереть грудь, живот. Как ни извивалась, чтобы достать до лопаток, так и не сумела. Вздохнула: — Нет Гриши».

Насухо вытершись, накинула халатик, побежала на кухню. Почему-то очень захотелось есть. Картошка в мундирах поспела как раз своевременно. Начистив, сложила в тарелку, помаслила, посолила, полила сметаной. Руки дрожали, когда резала хлеб и посматривала на картошку. Ишь ты, проголодалась не на шутку. Придавленный горечью событий, перемен, переживаний мозг сосредоточился на еде, отодвинув куда-то ежедневные потребности, удовлетворение которых необходимо для поддержания жизни. Теперь же, немного расслабившись в блаженном предчувствии двух выходных, Аида почувствовала настоящий голод.

Сев на краешек стула, поискала взглядом вилку. Ее не было. Поленившись выдвинуть ящик стола, махнула рукой и прямо пальцами схватила картошку — белую, разваренную, помасленную, политую сметаной. Эх, и еда! Когда это она с таким наслаждением ела? Пожалуй, еще у мамы... Подоив корову, она каждое утро выпивала полную кружку теплого молока, съедала посыпанный солью кусок ржаного хлеба.

— Забыла про хлеб, — беспечно упрекнула себя. — Недотепа...

Но хлеб лежал на другом конце стола, за ним надо было протягивать руку.

— Ладно, обойдусь... И так вкусно.

Выпустив струю пара, весело и призывно заурчал чайник.

— Ну чего кипятишься? — как к живому обратилась к нему Аида. — Сейчас я тебя успокою.

Она выплеснула из голубого керамического чайника в раковину старую заварку, насыпала из вновь разорванной пачки щепотку зеленого чая, налила кипятку. Настоится, растворится, станет крепким и душистым — тогда и попьет. Облизывая пальцы, доела картошку. Быстро вымыла посуду, поставила на полку сушиться. Включив свет, вошла в спальню.

Вынимая из шкафа постельное белье, увидела выходной костюм Григория. Подняла руку, задумчиво погладила лацкан. Это к нему она совсем недавно, всего-навсего осенью, прикрепляла вот этот бронзовый значок — земной шар в виде человеческой головы смотрит вдаль, во Вселенную; казалось, его зовут зеленые мерцающие созвездия. «Почему же ты меня не позовешь, Гриша?» — прошептала Аида, прижав щеку к лацкану пиджака.

С минуту она стояла в оцепенении, закрыв глаза, пока что-то чужое, враждебное не потревожило ее задумчивость. Что? Она огляделась, прислушалась. Глубоко вздохнула, и это чужое, чуждое внезапно ворвалось в нее так, как это не раз случалось на работе, когда она заходила в кабинет Майи Львовны Беркович. Ее запах, ее духи.

Поспешно, чтобы избавиться от этого запаха, схватила белье, кинула на кровать. В сердцах грохнула полированной дверцей шкафа, щелкнула ключом. Принюхалась... Нет, не слышно.

Успокоившись, включила торшер, застелила кровать, взбила подушку, расправила одеяло, недавно купленное, красивое, с шелковым верхом. Постояв над холодной постелью, выключила верхний свет, придвинула торшер к кровати: «Почитаю...»