Росток

— Вставай, Петро!

Сенченко вдруг наклонился набок, покачнулся и упал навзничь. Не помня себя, Петро вскочил, подошел к нему, поднял его безвольно обвисшую голову, обессиленно прошептал:

— Помогите же!

Сашко взял Сенченко за ноги. Вдвоем они положили его на койку. Сашко рванул за ворот. Оторванные пуговицы посыпались на пол, обнажилась худая волосатая грудь. Плеснув на нее воды из стакана, стоявшего на тумбочке, Сашко стал делать Ивану Сергеевичу искусственное дыхание...

Лишь через много лет, листая историю своей болезни, Петр Яковлевич узнал, что сцена эта была специально разыграна Николаем Александровичем, чтобы вызвать у него, у Петра, стресс. Гернштейн понял, что только необычное и неожиданное нервное перенапряжение может привести в действие выключенные механизмы управления двигательными актами.

Его догадка оправдалась...

Сашку пришлось долго массировать культи, ягодицу, поясницу Петра. Николай Александрович ввел ему инъекцию витаминов. Когда мелово-белое лицо Петра порозовело и он, покачиваясь на только что ощутимых протезах, подошел к Ивану Сергеевичу, Николай Александрович прикрикнул на него:

— А ну, марш к своей кровати! Посиди там и не мешай нам!

Петро машинально повернулся и, неуклюже топая протезами, добрался до койки. Садясь, закричал:

— Отец! Николай Александрович! Я хожу!

— Ну вот... Ну наконец-то! — вздохнул, ероша свои седые кудри Николай Александрович. — Я верно предвидел... Для того чтобы организм смог противостоять силе притяжения, приобретать определенные позы, необходимо включение высших мозговых центров. А они, выведенные из состояния застойного торможения, смогут воздействовать на поступательные рефлексы. Проще — на рефлексы положения.

Потом они пили морковный чай, и Николай Александрович пояснил, как он представляет себе процессы управления движением в коре головного мозга.

— Двигательная область коры, собственно, является не двигательным центром, а афферентным, чувствительным участком, который воспринимает с периферии сигналы о действиях мышц. Имеются еще и анализаторы этих процессов. Они физиологически различают самые разнообразные движения конечностей и всех мышц тела, а потом увязывают их через замыкание в коре с возбуждениями из внешней среды и с двигательными центрами спинного мозга. Вот мы и увязали их...

Петро лежал на койке безвольный и опустошенный. Это была какая-то новая, не изведанная им еще опустошенность. Сравнивая себя с родной хатой, из которой вынесли все вещи, смели паутину со стен, подмели пол, настежь распахнули окна и дверь навстречу чему-то неизвестному, очень важному, необходимому. Не только для него — для всех. Вот-вот пустота начнет заполняться всем этим. Да, он тоже не будет стоять в стороне. И в той хате, где он вырос, и в большом, опаленном войной доме, называемом родиной, он тоже на что-то пригодится, тоже сумеет что-то сделать для людей. Чтобы они не страдали, не мучились. Он научится это делать так, как Иван Сергеевич, Николай Александрович, бабалька, Сашко...

Весной в виде исключения Петра зачислили экстерном на физико-математический факультет института. Теперь с утра до вечера он сидел в библиотеке, изучал природу физического мира, его математическое описание.

Почти ежедневно за час перед закрытием библиотеки к нему подходил Сашко, усаживался рядом, расспрашивал, что непонятно, помогал разобраться в неясных вопросах.

На улице под кудрявым кленом, читая газету, их поджидал Иван Сергеевич. Он вел Петра в метро. За полчаса они добирались к утопающему в зелени домику на околице Вешняков, где снимали отдельную комнатку.

Вечером Петро подолгу отлеживался. Нестерпимо болели культи, натруженные за день. После ужина, приготовленного Иваном Сергеевичем, они прогуливались к извилистой и неширокой Москве-реке, чтобы у Петра укреплялись мышцы, затвердевала на культях кожа.

На следующий год Петро закончил дипломную работу. На защиту сошлись все студенты младших и старших курсов, громкими аплодисментами приветствовали мужество и стойкость нового выпускника. Диплом ему вручил Николай Александрович — доктор наук, профессор, ученый-исследователь. Сидя на возвышении, Петро хорошо видел застеленный зеленой ковровой дорожкой проход между рядами стульев, и в конце его — одинокую фигуру сгорбившегося, постаревшего Ивана Сергеевича. Отца, друга.

Вечером, лежа на раскладушке у распахнутого окна, Иван Сергеевич тихим голосом сказал:

— Я выполнил обещание, данное солдатам, вырастил тебя, выходил. Остального добивайся сам. Я верю в тебя, сынок...

Это были его последние слова. С раскладушки он уже не встал. Петр Яковлевич привез его в село в гробу.

На похороны Ивана Сергеевича пришли все сельчане. Приехали жители из соседних сел. Не было только Семена Львовича и Авиталь — пока Петро находился в Москве, смерть не пощадила и их.