Росток

— С возвращением вас, Григорий Васильевич, — певучим голоском пропела Натали. — Подождите минуточку.

В трубку было слышно, как процокали по паркету каблучки Натали, как сердитый мужской голос за что-то ее отчитывает. Григорий узнал Олияра.

— Алло! — загудело в трубке. — Привет, старик! Не вытерпел в столице, преждевременно в родной дом потянуло? Всю программу полностью выполнил или кое-что пропустил?

— С какого это времени вы мне «тыкать» начали? — вскипел Григорий. — И отчитываться я буду не перед вами.

— Не кипятись, Григорий Васильевич, — заворковал Олияр. — Хочу с тобой по-дружески... Нам бы давно надо сойтись ближе. Что касается отчета... — он громко вздохнул, делая вид, что огорчен. — Отчет мне придется давать. Как исполняющему обязанности. Петр Яковлевич тю‑тю... Прошу прощения... Свалился со своих железных ног, лежит в горячке...

Григория возмутил и тон Олияра, и его приятельские поползновения, и издевательское сообщение о болезни Петра Яковлевича.

— Знаешь, я вот сейчас подумал и решил. Даю тебе десять дней отдыха. Пусть это будет моим презентом... Разрешаю не появляться на работе, используй время по своему усмотрению. Слышал я краем уха, что у тебя появились кое-какие личные заботы...

— Десять дней отдыха? — удивленно воскликнул Григорий. — Чем это я заслужил у вас такой подарок? И о каких это моих личных заботах вы говорите?

— Ну и скрытность! Ну и осторожность! Хвалю! Ха-ха-ха! — громко зарокотал в трубке голос Олияра. — Ко мне кое-что приплыло. Удивляюсь и восторгаюсь твоим молодечеством. Это ж надо!

— Что вы плетете? Какое молодечество?

— Выпей воды и остынь. Я слов на ветер не бросаю. Твоя жена подыскивает две однокомнатные квартиры...

Поняв, откуда и каким ветром подуло, Григорий решил оборвать разглагольствования Олияра:

— Знаешь... Боюсь, трубка не выдержит слишком крепкого словца... Говоришь, моя жена подыскивает размен? Но ты-то здесь при чем? Какое тебе до этого дело? В твою квартиру она не пойдет! В твой кабинет тоже!

— Узнаю настоящего Савича. Ха‑ха, — снова засмеялся Олияр. — Возмущается, что я с ним на «ты», а сам «тыкает» мне, заместителю начальника. Смелый! В семье нелады, а он хвост морковкой держит...

Григорий не дождался конца тирады, положил трубку. Тут же вскочил, оделся, позвонил Петру Яковлевичу домой.

— У них температура, — ответила ему Килина. — Врач запретил звать к телефону. Потерпите, пока выздоровеет.

Григорий выбежал на улицу. Поймал такси и через полчаса был возле дома Петра Яковлевича. Войдя во двор, пригнул веточку яблони, потрогал пальцами мягкую, пружинистую почку.

«Росток... Весенняя завязь... Скоро она выкинет из себя маленький, испещренный тоненькими жилками листочек, неимоверно сложную и совершенную лабораторию, которая будет перерабатывать солнечные лучи... Листочек поведет, потянет за собой вверх ветку, а ветка — целое дерево. Пусть оно будет не из породы тех мудрых растений, о которых говорил Душин. Но оно их близкий родич. Росток... Живи, набирайся земных соков».

Отпустив веточку, Григорий поднялся на крыльцо, нажал на дверной замок. К нему вышла Килина в шерстяном платке, накинутом на плечи, в потертых валенках.

— Зачем вы приехали? Он же болен.

Григорий проскользнул под ее рукой в коридор. Снимая пальто, спросил:

— Петр Яковлевич в своей спальне?

— В своей, — буркнула недовольно Килина.

Григорий открыл ближнюю дверь, ведущую в комнату сына Петра Яковлевича:

— А Славки нет?

Килина отрицательно покачала головой:

— Кто их разберет, теперешнюю молодежь? То толкется целый день дома, то куда-то исчезает.

Петр Яковлевич лежал на кровати с закрытыми глазами. Протезы руки и ног на придвинутой к кровати тумбочке выглядели странно и отчужденно. Один из протезов был полуразобран. Возле металлического сустава лежали плоскогубцы, отвертка, маленькие дроссели.

Петр Яковлевич открыл глаза, протянул Григорию правую руку, пригласил сесть.

— Прибыл, блудный сын? Давай рассказывай. С удовольствием послушаю.

— Температура высокая?

— Килина нашептать успела? Ох и въедливая! Дохнуть свободно не дает. И все-таки плохо было бы без нее.

— Значит, бабка Ганна умерла... — не то спросил, не то подтвердил Григорий.

— Отходила свое по земле. Теперь рядом с Иваном Сергеевичем будет вечно лежать.

Григорий хорошо знал бабальку. Несколько раз он ездил на рыбалку к тем глубоким, поросшим камышом и рогозом топям, где прошло детство Петра Яковлевича. И всегда останавливался на ночлег у сердечной и доброй бабальки.

— Скрутило меня, — тяжело вздохнул Петр Яковлевич. — Нервный криз... Не знаю, когда поднимусь. Боюсь за лабораторию.

— И я о том же думаю. — Григорий пересказал телефонный разговор с Олияром.

— Ты верно подметил, — кивнул Петр Яковлевич. — Есть еще у нас... И, наверное, всегда будут. Никак новые ветры их не выдуют... Возьмет в руки портфель, натянет на голову шляпу — и ему сам черт не брат. Спесь, надменность...