Рота, подъем!

– Что?! Что Вы сказали?! Ты совсем охренел? Пиши объяснительную, что ты оскорбил меня, назвав каким-то там Салюткиным.

Я не знал и не сопоставил, что Гераничев, Мальков и Салюткин учились на одном курсе в училище. Через несколько дней лейтенант

Мальков мне поведал, что Салюткин рисовал карты начальнику училища в то время, когда другие курсанты глотали песок и порох, то есть, как говорят в армии, "прогибался" под командиров, и только на этом проходил экзамены и получал приличные оценки. Салюткина на курсе не уважали и считали "лизуном задов", поэтому мое сравнение являлось прямым оскорблением. Всего этого я на тот момент не знал и был очень удивлен такой странной, резкой реакцией командира взвода.

– А что я такого страшного сказал?

– Пишите, пишите объяснительную.

– Не буду я ничего писать.

– Тогда я буду писать. Где Вы учились? В институте? Я напишу директору Вашего института письмо о том, какой Вы солдат.

– Сержант.

– Будете солдатом. А сейчас койку мне сюда.

– У меня рука больная. Я носить не могу. Мне врачи запретили.

– Дедовщина? Так Вы еще и дедовщиной…

– Упал, на гвоздь нарвался.

– Откуда у нас тут гвозди? Где Вы в армии гвоздь нашли?

– Места знать надо, товарищ лейтенант.

– Позови наряд. Пусть они мне койку сюда принесут.

– Разрешите идти?

– Идите. Но наш разговор не окончен.

Я вернулся в кровать, лег и, забросив руку под голову, уставился в потолок. Сон не шел. Ведь в чем-то Гераничев был прав. Я видел правду со своей стороны, а он со своей. Чем армия отличается от гражданки? Там меня тоже начальник может оскорбить, обидеть, не выдать премию. Но там я могу его послать и уйти. А тут мне выйти некуда, и моя внутренняя свобода бунтует. А офицер? Он идет служить двадцать пять лет. И многие из них думают именно о романтике и приключениях. В своей службе они настоящие фанатики. Фанатики службы и веры в то, что они делают. И как любой фанатик, они руководствуются не здравым смыслом, а утвержденными для них правилами из толстой книги, именуемой уставом. Фанатики службы с непоколебимой верой в то, что они делают. Для них пункт первый всех правил – что командир всегда прав, второй пункт гласит, что если командир не прав – смотри пункт первый. Им нельзя ничего доказать.

Тот, кто понимает для себя, что ошибся в выборе профессии, тот переходит в военкоматы или совсем увольняется из армии. Но ведь сколько мне встречалось настоящих мужиков в офицерских погонах, отслуживших в Афганистане? Не единицы, а десятки. Настоящих мужиков, на которых можно было положиться в любое время и… да закрыть такого в бою каждый посчитал бы честью для себя. И вот именно из таких офицеров и должна состоять армия. Из профессионалов, из подобных Гераничеву фанатиков. Из людей, желающих выполнять приказ, а не подчиняющихся ему по принуждению. Но где тут правда? Как нам, срочникам, понять тех, кто в нашей шкуре никогда не был? И главное, как им научиться понимать нас, наши очень простые и примитивные желания: поесть, поспать и провести хотя бы несколько дней за время службы дома, с любимыми людьми?

Я еще долго лежал и думал о разнице понимания, о гранях того, что называется армейской жизнью.

Утром, не выспавшись из-за ночных дум и общений, я зашел в канцелярию командира роты, которая уже была убрана. Мне предстояло на далеко не свежую голову написать политзанятия для сержантского состава роты на следующую неделю и заполнить дисциплинарный журнал.

На столе лежал листок, исписанный крупным, но корявым почерком. Я взял его в руки. В правом верхнем углу стояло: "Директору экономического института Ленинграда от командира взвода лейтенанта

Гераничева". Дальше шло описание моей службы, которое гласило, что я, будучи высококлассным специалистом и профессионалом, не уважаю старших по званию, включая самого лейтенанта. Фраза "Сержант Ханин забЕвает на службу и не выпАлняет обязаНостей моего замИстителЬя как требует Устав ВнутрИНей службы" вывели меня из себя, и я достал из стола ротного шариковую ручку красного цвета. Через несколько минут весь листок пестрел исправлениями грамматических ошибок. Закончив и отодвинув листок в сторону, я достал журнал политинформация и начал выводить заголовок, за которым побежал текст. Я увлекся и не заметил, как в канцелярию вошел ротный.

– Пишешь?

– Так точно, – вскочил я, приветствуя командира роты.

– Сиди, сиди. А это что за бумагомарание? – старлей взял со стола письмо Гераничева.

– Безграмотное изложение командира взвода. Товарищ старший лейтенант, может быть, его на курсы русского языка отправить? Или в шестой класс средней школы?

– Прекрати. Это у тебя безграмотные бумаги на столе валяются.

Убери немедленно.

– А, может быть, письмо отправить, товарищ старший лейтенант? "На деревню дедушке, Константину Макарычу" в "экономический институт, директору"?

– И опозорим всю советскую армию? Выкинь это немедленно.

– А потом придет Гераничев и наедет на меня, как танк, что я выкинул его донос?

– Тогда спрячь в папку с его другими доносами, тьфу ты, рапортами. И, вообще, займись делом.

– Есть.