Рота стрелка Шарпа

Ноулз ликовал. Его бойцы одержали немыслимую победу. Они взобрались на гору, на цитадель, и одолели врага! Он хлопал солдат по спине, тискал, смеялся вместе с ними; он простил им все провинности – победа! Не важно, что еще предстоит прочесывать темные строения, предательские дворы, – это укрепление французам уже не отбить. Британцы взяли высочайшую точку города, отсюда они с боем двинутся вниз, на улицы, Ноулз сумеет первым добежать до Терезы и сегодня же, позже, увидит благодарность на лице Шарпа. Он в цитадели! Впервые за эту ночь ликующие возгласы британцев разорвали воздух над Бадахосом.

В брешах не слышали этих криков. Цитадель далеко, почти в миле в обход озера, и надо выждать еще несколько минут, прежде чем посылать гонца. Пиктон не торопился. Он слышал, как пробило одиннадцать, когда первые из его молодцов взбирались на парапет, и теперь ждал, прислушиваясь к шуму битвы, чтобы знать наверняка: победили они или изрублены в куски. Он услышал крики «ура!», привстал в стременах, издал победный клич и повернулся к адъютанту:

– Скачи! – Повернулся к другому штабному офицеру, с размаху хлопнул по спине. – Мы ему показали, черт возьми! Мы взяли цитадель! – Он хохотнул, представляя, как воспримет весть Веллингтон.

Через брешь может провести ярость, голая страсть; однако не помешает и идея. Это была жалкая идея, почти безнадежная, она заслуживала эпитета «отчаянная», но больше Шарпу не за что было ухватиться, и он смотрел на равелин, так заманчиво простирающийся перед третьей, неопробованной брешью. Бессмысленно бежать под градом картечи по его плоской клиновидной поверхности – французские канониры играючи сметут тебя огнем. Однако третья брешь – самая новая, французы не успели наставить в ней ловушек, и Шарп сквозь клубящийся дым видел: рогатка там, наверху, короткая. Справа остался проход, в который могут ворваться три человека одновременно, и единственная загвоздка – как туда попасть. По рву не дойти. Там по-прежнему полыхает пламя, и единственный путь лежит через равелин. Надо взобраться на него, перебежать на другую сторону и спрыгнуть в ров, причем бежать нужно по краю равелина, над самым огнем, где клин сужается и роковой путь короче всего.

Он не имеет права вести туда роту. Это – «Отчаянная надежда», рожденная безысходностью и вскормленная гордостью, это – для добровольцев, для глупцов. Шарп знал, что не обязан так поступать, но он не хотел получить роту просто в наследство. Он подождал, пока ярость последней атаки во рву затихла и перед брешами наступило что-то вроде перемирия. Покуда британцы тихо сидят за равелином, французы их не трогают. Только когда солдаты выбегают на свет, к брешам, пушки изрыгают пламя и картечь. Шарп слышал, как в темноте, на гласисе, отдаются приказы. В атаку устремляются последние резервы дивизии. Настало время испробовать свою идею, отчаянную идею, основанную лишь на том, что равелин к краю сужается.

Шарп повернулся к солдатам, вытащил палаш – лезвие сверкнуло, со свистом рассекая воздух, – и указал в огонь:

– Я иду туда. Еще одна атака, последняя, и все кончится. Никто не пробовал пробиться через центральную брешь, и я иду туда. На равелин, в ров. И я наверняка переломаю ноги к чертям собачьим, потому что там нет ни лестниц, ни мешков с сеном, но я иду туда.

Солдаты сидели на корточках, они смотрели на Шарпа снизу вверх, и лица были бледные.

– Я иду туда, потому что французы смеются над нами и думают, что взяли верх. И я сотру этих сволочей в порошок, чтоб неповадно было так думать. – Шарп и не знал, что в нем скопилось столько ненависти. Он никогда не умел пафосно говорить; сейчас слова подсказывала злость. – Они пожалеют, что родились на свет. Они сдохнут! Я не прошу вас идти за мной, потому что вы не обязаны, но я иду, а вы можете оставаться – я не буду вас винить.

Он замолчал, не зная, что говорить дальше, не уверенный даже в том, что уже сказано. Позади стреляли.

Патрик Харпер встал, расправил мощные плечи; в руке багрово блеснул огромный топор, из тех, что выдали, чтобы рубить заграждения во рву. Ирландец шагнул вперед, переступив через труп, и оглянулся на роту. В свете пламени, хлещущего из чудовищного рва, он походил на восставшего из глубины веков воителя.

– Идете?

Не было никакого способа принудить роту. Слишком часто Шарп требовал от своих солдат невозможного, и всегда они шли за ним, но никогда в такой ад. И все же они встали – сводники и воры, убийцы и пьяницы, они улыбались Шарпу и смотрели на свои ружья. Харпер взглянул на капитана:

– Отличная речь, сэр, только я скажу лучше. Дадите мне ее? – Он указал на семистволку.

Шарп кивнул, протянул ружье:

– Заряжено.

Дэниел Хэгмен, браконьер и лучший стрелок, взял у Шарпа штуцер. Лейтенант Прайс, нервно помахивая саблей, улыбнулся Шарпу:

– Кажется, я рехнулся, сэр.

– Можете оставаться.

– Да, чтобы вы первым добрались до женщин? Я с вами.