Ротмистр

— Ну, надеюсь, ее еще не вырыли ту могилу. А всерьез — вот пошли, присядем, потолкуем. Всерьез — можно, и даже нужно…

Офицеры идут в тень деревьев, снимают со штабеля один из гробов, садятся на него. Гуляков, измотанный службой, чувствует подступающее раздражение: вместо того, чтобы скинуть грязные тряпки, помыться, побриться и, наконец, вытянуть гудящие от беготни с минами ноги, придется слушать живущего где-то на другой планете штабного франта с начищенными зубным порошком аксельбантами.

— А помнишь, после экзамена шампанское ночью на крыше казармы пили? Ты еще тогда нас на вдову променял, сбежал в самый разгар гулянки. Славно было, бесшабашно. Куда все подевалось? Ну, знали, что война — не прогулка. Но разве таким все виделось? Не говорю про балы, эполеты, шашкой по горлу бутылки шампанского и восторженных купчих штабелями — это заманиха для юнкеров. Но, Саша, чтоб вот такой бардак с самого верха до низа! Гнусность, тупость, трусость на фронте — дурной сон просто…

— Ты всю пашню-то одной бороной не приглаживай, — устало отвечает Гуляков. — Давно бы в Ростове да Владимире шнапс рекой лился, кабы не мужики упертые, что не сдвинешь с позиций, да офицеры, которых и не знает никто. Вон ротмистр Врангель под Каушенами в рост с одной шашкой повел на укрепрайон князей да графьев сопливых. Первый раз мальчишки в деле были, только погоны получили! Их пинками никто не гнал, сами шли. Половина из них там осталась, но и врага потрепали. Или Деникинская Железная бригада в Галиции: у германцев после его атак головы поседели — те, что уцелели. Хотя и наших легло там миллион, считай. А если рыба с головы завоняла — так тебе виднее наверху. Да уж ты, небось, принюхался, и не воротит…

Устав от очень длинной для себя речи, Гуляков сует ладонь в разлохматившихся бинтах в карман кителя и, морщась от боли, достает портсигар.

— И не заходи издалека, Андрей, не люблю, знаешь ведь. Что хотел? Ты просто так ничего не делаешь, зачем меня позвал?

Калюжный придвигается ближе, предварительно прощупав на предмет щепы гробовые доски:

— Твоя правда Я не просто так в эту фронтовую дыру забрался — знал, что ты здесь. Предложение имею. Ты в облаках не витаешь на манер питерских чистоплюев, тверд рукой и хладен умом. Война проиграна, Саша, везде вакханалия, дай себе в этом отчет. Еще чуть — и все рухнет, железные бригады твои и стальные князья — это подпорки, толку чуть от них, если вся башня из дерьма…

— Короче.

— К разуму твоему обращаюсь. Пора о себе уже подумать. Хорошее Отечество тем и хорошо, что всем в нем живется благодатно. Ведь так?

Гуляков зашвыривает окурок в кусты:

— Отечество — не водка, плохим не бывает.

— Ну не звени ты шпорами! Голова же у нас не только для фуражки. Ни в одном уставе не сказано, что защитник Отечества должен деньгами одалживаться, чтобы кобылу в ресторан свести. На себя посмотри — босяк, хоть и ротмистр. Мы можем себя обеспечить, Саша. Ты задачи опасные любишь, знаю. Есть одна такая. Кроме тебя, не вижу помощников. Про социал-демократов слыхал, наверное?

— Да пошел ты со своими столичными погремушками! Моя политика — батальоном командовать. А что социалы, что демократы… Поставь первой линией перед кайзеровой гвардией — до обозов завоняет.

Калюжный с готовностью подхихикивает:

— Я бы и сам шантрапу эту к стенке поставил, но оно еще успеется. Ну, так ты выслушаешь меня?

— Только без художеств.

— Задача фельдъегерская: доставить политическим засранцам деньги. Их до Варшавы довезут, ну а там мы примем, и — до Питера. Три-четыре ходки, за раз не выйдет, много поклажи. Мне предложили, я подбираю людей. О тебе сразу подумал. Это очень большие деньги, Саша. Миллионы. И нам толика малая за хлопоты достанется.

Гуляков соскребает веткой глину с сапога и внимательно глядит на собеседника:

— Андрей, а не боишься, что потом рук не отмоешь до скончания века?

— Гуляков, ты придуриваешься, или на самом деле тебе отец мозги в детстве деревянным ружьем отшиб? Люди трезвые о мирной жизни уже думают, состояния делают. И не худшие, заметь, люди-то. Брось святого Георгия изображать. Пошли, выпьем, глядишь, с тебя шелуха слетит. И еще: не мы те деньги повезем — других фельдъегерей найдут. Эту машину не остановить, брат, там такие персоны замешаны — я даже про себя их называть боюсь, не то что вслух.

Гуляков устало закуривает очередную папиросу и равнодушным тоном, каким излагают новобранцам правила намотки портянок, говорит, глядя в сторону:

— Паскуда ты. Рожу бы тебе разбить, да смысла нет — такие удовлетворения не потребуют…

Он пытается закрепить размотавшиеся на пальцах грязные бинты и продолжает, зло выталкивая слова: