Роузуотер

– Ты сдурел? Это же отряд ликвидаторов, – говорит она.

– Они жгли людей заживо, Феми.

– Не людей и не заживо.

– Что ты несешь?

– Помнишь того генерала с раком простаты? Исцеление было настоящим. Все, кто был там в тот момент, вылечились. Мы думаем, что, когда купол открылся, он выпустил какие-то ксеноформы, исцелившие людей поблизости.

– Это значит, что чужой не совсем разочаровался в человечестве.

– Да, – говорит Феми.

– И при чем тут сожжение людей?

– Ксеноформы поработали слишком хорошо. Большинство могил в лагере неглубокие.

– Они подняли мертвецов?

– Но не как Лазаря. Это, скорее, ожившая плоть. Исцеленная, с бьющимся сердцем, открытыми глазами, теплым телом, но без… жизни. Ни воспоминаний, ни души, ни понимания, кем они прежде были. Нам пришлось снова их убить, и смерть их пришла не просто.

– У них внутри ксеноформы?

– Нет. Наши анализы показывают, что ксеноформы просто лечат и исчезают. Ученые полагают, что они вернулись в купол перед закрытием.

Феми садится в джип, бросив меня, грязного, в этих перенаселенных трущобах. Она оставляет мне денег, сертификат неприкосновенности, закодированный в имплантат, автоматический пистолет «Смит и Вессон», запас кетоконазоловой мази и пожелание удачи.

В одной из лачуг предлагают стрижку и бритье. С нее я и начинаю.

Глава седьмая. Лагос, Роузуотер: 2066

Я смотрю на Лайи, этого прекрасного юношу, и не могу придумать, что бы сказать. Обычно я вру, чтобы выкрутиться в таких ситуациях. В Роузуотере не так много людей, бывших тут с самого начала и знающих, каким я был тогда. Многие догадываются, что я непростой человек, но я стараюсь не высовываться, а в мире всегда есть множество большегрудых старлеток, которые быстро завладевают вниманием публики. Иногда я прихожу на футбольный матч или концерт, и кто-нибудь начинает на меня пялиться. Несколько раз со мной заговаривали, но так уверенно, как Лайи, – никогда.

Входит Аминат.

– Он тебе заливает про свои теории заговора?

Она целует меня, и Лайи делает вид, что его сейчас вырвет.

– Перестань. Я не хочу это видеть. – Он поворачивается ко мне. – Ты был в Роузуотере с самого начала.

Какого черта!

– Ты прав, был. Это я на видео.

Лайи улыбается.

– Я понял это, как только тебя увидел.

– Правда? Ты был молельщиком? – спрашивает Аминат.

Молельщиками в остальной Нигерии называют основателей Роузуотера. Поскольку большинство из них страдали от СПИДа или неизлечимого рака, слово приобрело нехороший оттенок.

– Ну, нет. Я был там по делу.

– Как это было? – спрашивает Лайи. – Я прочитал все, все мемуары, посты в блогах, письма и рассекреченные документы. Я слушал все передачи об этом. Я впервые встречаю человека, который был там лично.

– А я как же? – спрашивает Аминат.

– С самого начала. Я имею в виду, с самого начала. Ну, Кааро, как это было?

– Довольно фекально.

– В смысле? – спрашивает Лайи.

– В смысле говенно, – говорит Аминат.

– Да, я знаю, что это значит, но по-моему, он имеет в виду – буквально.

– Угадал. Пахло в основном дерьмом. Сначала животным, потому что рядом была ферма, но вскоре стало еще хуже. Канализации не было. Люди просто рыли неглубокие ямки, делали свое дело и закапывали. Иногда и ямками не заморачивались. Потом стало невозможно никуда ходить, потому что, ну, знаете, всякое случается. Тогда стали использовать берега Йеманжи. Там был обрыв, с которого можно было это делать, и течение все уносило. Поначалу. Из-за вспышек дизентерии и диареи в лагере пострадали дети. Мы собрались вместе, провели несколько городских советов. Это неудобно, когда поселение имеет форму кольца. Надо отправлять глашатаев вокруг Утопия-сити, а это занимает вечность. Мы дали взятку армейцам, чтобы те привезли экскаватор из инженерных войск, и устроили дренажную систему. Это немножко помогло, но прошла еще куча времени, прежде чем федеральное правительство направило к нам санинспекцию. Ароматы в Роузуотере были ужасные. У моей палатки долгое время валялась дохлая лошадь. Она раздулась, потом из нее полезли опарыши, потом она высохла и перестала вонять. И, конечно же, были еще тела реаниматов.

Аминат прищуривается.

– Значит, когда мы говорим «Роузуотер»…

– Ага, – отвечаю я, – мы имеем в виду совсем другое. Настоящее название города, кстати, «omi ododo», что значит «Цветочная вода». Там было мерзко.

– Тебе там нравится? – спрашивает Лайи.

Я замолкаю, потом говорю:

– К этому привыкаешь.

Какое-то время я брожу по участку. Внутри дома у меня странное ощущение – из-за цепи и еще потому, что я не чувствую ксеносферы. Лайи, похоже, думает, что я вышел покурить, и я его не разуверяю. Он так активно проявляет доброту, что мне нужно от нее отдохнуть. Я направляюсь по усыпанной гравием дорожке от задней части дома к восточной стене, под ногами хрустят камешки. Связи постепенно восстанавливаются. Сначала я чувствую садовника, сигнал четкий, как парламентский акт. Его зовут Бернард Окойе. Я вижу его сны. Во сне и в мыслях он видит себя молодым. Он любит женщину по имени Сесилия. В прошлом ему не удалось добиться ее руки. Он начал учиться, но его отец…