Роузуотер

– Привет, Грифон.

Эти слова выталкивают меня из лагосского дня, и я оказываюсь в поле. Льет прохладный легкий дождик. Слоновая трава достает до пояса. Вокруг красно-коричневые холмы, поле лежит на дне долины. Никаких деревьев. Я оборачиваюсь и вижу Молару.

– Привет, – говорю я.

Она снова изменилась. У нее все еще крылья бабочки, синие, с черной каймой и пятнышками. Крылья трепещут, но у нее больше не тело насекомого. Теперь она женщина. Коренастая, крепкая, мускулистая женщина с подтянутым круглым животом и маленькими бугорками грудей. Лицо угловатое, острый подбородок, резко очерченные скулы, приплюснутый нос, большие глаза. Темная поросль лобковых волос.

Дождь больше не остужает. Мне жарко, я весь мокрый. Ее тело источает самые серьезные чувственные намерения. Думаю, она никогда не взлетит с такими крыльями – они не выдержат ее вес. Она отворачивается, становится на четвереньки и подставляет мне свой зад. Я подхожу к ней.

Пока мы сношаемся, поле вокруг нас заполняется бабочками самых разных цветов и размеров. Где-то я читал, что они не летают под дождем, и не помню, видел ли такое. Я держусь за плечи Молары, выдвинув когти и впиваясь в ее плоть. Я прихватываю изогнутым клювом ее шею для усиления трения. Течет кровь, но ее смывает дождем. Наше яростное соитие разрывает синюю паутинку крыльев Молары в лохмотья. Не сдержавшись, я раскрываю свои крылья и взмахиваю ими. Сплетенные вместе, мы поднимаемся в воздух в окружении бабочек.

По ее телу пробегает дрожь. Она боится. Сверкает молния, но гром теряется в моем оргазме. В момент оргазма из-за потоков дождя и ее пота я ослабляю хватку. Она падает, кувыркаясь в воздухе, бьет изодранными крыльями, словно это может помочь.

Я возвращаюсь в Лагос, в дом, где живет семья Аминат. В трусах у меня влажно. Бернард стоит в метре от меня, уставившись со странным выражением лица. Я смотрю вниз, но мокрого пятна на штанах не видно. Пока. Я иду в дом.

Приведя себя в порядок, вхожу в гостиную. Я бы уже вернулся домой, идея провести субботу вместе больше не будоражит, как поутру, когда мы с Аминат проснулись. Опять-таки, в доме ксеносфера заглушается. Не то состояние, которое хочется продлить.

Аминат сидит на полу у ног Лайи. Она натирает мазью ногу вокруг лодыжки, там, где она соприкасается с металлом браслета. В этом месте кожа на обеих ногах темнее и грубее. Увидев меня, Лайи улыбается. Аминат понимает, что я хочу уехать, и одними губами говорит: «Пять минут».

– Ты еще навестишь меня, Кааро? – спрашивает Лайи. – Ты мне нравишься.

Он говорит это так искренне, без всякой иронии.

– Навещу, – говорю я вполне серьезно.

Когда мы возвращаемся, солнце висит низко, льет тусклый свет. Работает радио, звучат старые мелодии, сейчас – «Hard to Handle» Отиса Реддинга, а еще крутят Марвина Гэя, The Seekers, The Temptations и множество других исполнителей крунеров в стиле лейбла Мотаун, заигрывавших с африканской музыкой как знаменитых, так и однодневок. Диджей постоянно вклинивается со своими, так сказать, комментариями, но английский у него чудовищный, мы недоумеваем, кого же надо было подкупить, чтобы получить эту работу. Мы подпеваем, если знаем текст, а если не знаем – выдумываем. Смеемся над своей находчивостью и начинаем специально коверкать слова. Когда нам надоедает, просто молча слушаем музыку.

– Твой брат, – говорю я.

– Да, – отвечает Аминат.

– Цепь.

– Я знаю. Ты ведь ничего ему не сказал?

– Нет. Я подумал, что это будет невежливо.

– Спасибо. Он остро реагирует на то, как воспринимают это новые люди.

– Аминат, это хренова цепь.

– Я знаю.

– Ты могла меня предупредить.

– Я знаю. Прости.

– Это не объяснение. Он прикован в собственном доме.

– Он не пленник.

– Тогда почему?

– Чтобы он не улетел.

– Ясно. – Я думаю о жилище Лайи, так дорого обставленном, об этой золотой клетке. Интересно, зачем вообще Аминат взяла меня с собой. Она должна знать, что это странно – сажать на цепь взрослого парня. Разве что она хочет, чтобы я знал об этой стороне ее жизни и, в случае чего, мог сбежать.

– Каждый год на Рождество он выходит посмотреть на фейерверки. А потом весь год проводит дома. Он очень уязвимый, Кааро. Он не может вынести мир, и не мог с самого детства. Мы учили его дома.

Это не так необычно, как может показаться, хотя «уязвимый» может означать, что Лайи психически нездоров. Не все душевнобольные в Нигерии ходят к докторам или в больницы. Иногда их держат дома, чтобы не позорить имя семьи. Я знаю как минимум один дом, в котором старшую дочь привязывали пеньковым тросом в помещении для слуг на заднем дворе, потому что у нее бывали истерические припадки. В таких случаях расспрашивать невежливо, и я ухожу от темы.

– Он довольно красив, – говорю я.

– Все любят Лайи, – отвечает она.

Уже стемнело, когда Аминат высаживает меня у дома. Мы целую вечность целуемся через окно машины.

– С тобой хорошо, – говорит она хрипло. – Ты мне нравишься. Я тебе нравлюсь?

– Ты мне нравишься, – отвечаю я.

Она кивает и уезжает. Я чувствую, что улыбаюсь.