Роузуотер

Он все равно направляет струю мне в подмышки. После мытья я жду на холоде, весь дрожа. Он приносит тальк и одежду. Штаны малы, футболка слишком большая. Я надеваю красные шлепанцы. Мужчина сажает меня на деревянную скамью, и я снова жду. Уже темно, а электричество за вечер отключалось только дважды. Я слышу, как где-то бьет колокол – время службы. Из окна орет телевизор. Где-то неподалеку яростно собачится парочка. Я слышу запах дыма и перечного супа. Я голоден, но не хочу просить еды, потому что эти люди и так были слишком добры. Я думаю, что случилось с мамой и Фадеке.

– Ее убили, – говорит один из мужчин. Не знаю, как он подошел ко мне так близко и так незаметно. – Фадеке, а не твою мать. Заперли ее в машине и подожгли.

– Господи.

– Пламя очищает, – говорит он.

– Фадеке была змеюкой-вымогательницей, но никто не заслуживает такой смерти.

– Я согласен. – Он осматривает мое плечо. – Скоро придет доктор, взглянет на тебя. Что ты собираешься делать?

– Не знаю… Я думал вернуться домой, когда мама остынет.

– Не делай этого, если не хочешь попасть в тюрьму. Она абсолютно уверена, что самое правильное – сдать тебя полиции. Она думает, что не смогла привить тебе моральные ценности.

– Это не ее вина.

– Она так не думает.

– Не так все страшно. Я не много украл.

– Думаешь, красть по чуть-чуть – это нормально?

– О боже. Вы не какие-нибудь свидетели Иеговы, а?

– Нет. Мы такие, как ты, услышали твой зов. Это мой дом, и ты можешь остаться, пока не встанешь на ноги. Меня зовут Алхаджи.

– А второй парень – твой брат?

– Валентин? Нет, он мой любовник. Любовь всей моей жизни.

Это непростое признание. Я ничего не имею против гомосексуалистов и общался с ними в ночных клубах достаточно, чтобы понять, что мы ничем не отличаемся, но в Нигерии быть геем – преступление. Если об этом разнюхают, арест – это еще лучший исход. Как правило, ворам, ведьмам и геям уготован огонь. Так уж повелось. Я решаю, что если меня здесь поймают, это еще больше все усложнит.

– Я понимаю, – говорит Алхаджи.

– Я благодарен за помощь, но мне не нравится, что ты читаешь мои мысли.

– Прости, я просто столько времени провожу притворяясь, что не делаю этого. Как ты контролируешь свой дар?

– Я не читаю мысли.

– Читаешь.

– Нет. Я отыскиваю вещи. Я слышу мысли таких же, как мы, вот и все.

Алхаджи смеется.

– А как, по-твоему, ты находишь вещи? Думаешь, это ангел божественным светом озаряет твой путь? Люди много думают о том, что им дорого. Ты отслеживаешь ход их мыслей. Это чтение мыслей, ты просто уделял своему дару недостаточно внимания.

Я задумываюсь над этим, а потом появляется доктор, и все вокруг на какое-то время становится болью.

Хоть я уже видел такие плакаты, но Алхаджи первый, кто заводит со мной разговор о Велосипедистке. Он рассказывает мне об этом, потому что верит, что кем бы она ни была, она одна из нас, сенситивов. В этом он ошибается, но ни он, ни я не можем этого знать.

Мне двадцать лет, я готовлюсь покинуть убежище, которое они с Валентином предоставили мне. Я ворую, но осторожнее, чем раньше. Например, я больше не делаю запасов. Краду столько, чтобы хватило на неделю. Алхаджи не берет деньги, полученные незаконным путем, в качестве моего вклада в хозяйство, поэтому я нанимаюсь грузчиком в службу доставки и полностью отдаю ему свою зарплату. Он все равно извлекает выгоду из преступлений, потому что иначе я не смог бы отдавать ему весь заработок, но он этого не знает, так что все в порядке. Благодаря работе грузчиком мышцы у меня такие, каких и в спортзале не накачаешь.

Я не краду у бедных. Я чувствую, сколько денег в доме, и многих не трогаю. Я беру по чуть-чуть у разных людей, распределяя обязательства, словно они платят мне налог. В основном краду у тех, на ком это никак не отразится. В какой-то момент, не могу сказать когда, я решаю брать у людей, которым и так хватает, а потом вламываться к нуждающимся и оставлять им кое-что, за исключением своей доли. Это не альтруизм. Я просто лучше осведомлен о повсеместной нищете, и от этого мне неуютно. Отдавая, я чувствую себя лучше, когда покупаю то, что хочу.

Я учусь закрываться от Алхаджи. Он улыбается и радуется, когда больше не может меня прочитать. В свободное от тусовок время я и сам экспериментирую с чтением мыслей. Получается не очень, но теперь я лучше понимаю, кто из женщин готов со мной переспать. Мотивация, видимо.

Я пью в немереных количествах пиво и «Джек Дэниэлс».

Я думаю о родителях, но это не вызывает у меня каких-то сильных эмоций. Я ненавижу свою мать примерно пять минут. Я плохой сын, я не могу ее винить. Был бы я хорошим сыном, то, наверное, у меня лучше получилось бы копить обиду. Дело в том, что я совсем не скучаю по родителям. Все заботы, все интересы моего отца вертятся только вокруг его дела – сети магазинов, продающих зерно и другие продукты нигерийцам низшего среднего класса, которые закупаются оптом. Он достаточно преуспел и обеспечивает нам с мамой неплохую жизнь. Мы небогаты, но и не нуждаемся, и в обществе нас уважают. На меня ему плевать с момента моего рождения.