Ровесники. Немцы и русские (сборник)

Что касается самих советских солдат, то работа в «Висмуте» была для них приятнее, чем обычная служба в огороженном месторасположении своей части. На территории висмутовского «объекта» дисциплина была менее строгой, работа, как правило, легче, они близко видели немцев и гражданских русских сотрудников и общались с ними, ближе видели немецкие деревни и городки, что разнообразило их существование. В Советской армии солдат первого года службы стригли «под ноль» (наголо), что их, конечно, не украшало и в какой-то мере угнетало. Солдаты времён войны имели нормальные стрижки, но после капитуляции Германии они в скором времени демобилизовались. В оккупационные войска стали направлять солдат срочной службы. Тогда-то в Германии появились первые бритоголовые советские солдаты. Говорили, что некоторые немцы вначале пугались, думая, что к ним присылают из СССР обитателей психиатрических больниц. Чтобы читатель сделал поправку на прошедшее время, требуется пояснение. Теперь, в 2010-е годы, обритая целиком мужская голова вошла в моду и не привлекает внимания. Не то было в СССР вплоть до 1980-х годов: обритые головы были только у заключённых, некоторых больных, солдат первого года срочной службы и граждан, наказанных милицией или комсомольским патрулём. Наказание можно было заслужить за «неположенную» одежду или причёску (длинные волосы). Так что обритая голова свидетельствовала, что с человеком не всё в порядке.

Ещё на солдатскую тему. Вспоминаю рассказ моего знакомого геофизика, служившего в 1970-е годы лейтенантом два года в ГДР. Его воинская часть была расположена в сельской местности рядом с виноградником. У них в части имели место частые ночные самовольные отлучки солдат, из которых они возвращались нетрезвыми, а охрана их перемещений «не замечала». Командиры долго не могли понять, в чём дело, пока однажды к ним не пришёл пожилой немец – хозяин виноградника. Оказалось, что у него в винограднике стоит цистерна с молодым вином, советские солдаты берут из неё вино, пьют и какое-то количество уносят. Последнее объясняло, почему их «не замечала» охрана. Хозяин виноградника миролюбиво сказал: «Я не против – пусть пьют, только, пожалуйста, пусть закрывают за собой кран».

С солдатами мне довелось много работать, поэтому я и пишу именно о них. Офицеров, их командиров, я видела реже. Это были взводные и ротные командиры – лейтенанты, капитаны и майоры, приходившие изредка спросить, нет ли претензий к их подопечным. Я никогда не жаловалась на солдат, с которыми работала, так как никаких крупных провинностей за ними не бывало. Офицеры были всегда очень дружелюбны.

Когда я стала жить в ГДР, мне странным образом иногда становилось неприятно тревожно. Это всегда было дома в спокойное нерабочее время. Как я уже писала, первые два года мы жили в Обершлеме, а окна нашей квартиры выходили на шоссе с оживлённым автомобильным движением. В частности, по шоссе по определённому расписанию ходили большие маршрутные междугородные автобусы, мощный натужный звук двигателей которых меня раздражал. Однажды мой муж рассказал об этом в шахте. Когда появлялось свободное время, между русскими и немцами одной бригады там часто велись непринуждённые разговоры на разные темы. Один немец из прежних бесед знал, что я во время войны жила в блокированном Ленинграде. И вот он предположил, что меня беспокоит звук авиадвигателей с немецких бомбардировщиков, которые после окончания войны были переставлены на крупногабаритные автобусы. Действительно, в первый блокадный год немецкая авиация регулярно бомбила Ленинград. При налёте по радио объявлялась «воздушная тревога»: предупреждающий текст, перемежающийся с воем сирены. Воздушная тревога могла длиться от получаса до 1–2 часов и кончалась жизнерадостным сигналом «отбоя». Бомбёжки большей частью бывали поздно вечером и ночью. Наша семья в качестве бомбоубежища использовала кладовку с капитальными кирпичными стенами, расположенную на втором этаже. Обычно в этом импровизированном бомбоубежище по распоряжению матери сидела я с сестрой почти такого же возраста (10–11 лет). Мы не боялись, всё было уже привычно, и при свете коптилки мы обе читали книги. В кладовке на фоне полной тишины был отчетливо слышен непрерывный монотонный гул самолётов, круживших над городом. Время от времени слышался отдалённый грохот – взрывы. Один раз взрыв был совсем близко, но его описание выходит за пределы настоящих воспоминаний. К 1950-м годам я успела забыть многие томительные часы, проведённые в кладовке под гул самолётов. А вот этот знакомый мужу немец всё сопоставил и, по-моему, правильно объяснил причину моего тревожного состояния, которое возникало, казалось бы, на пустом месте.