Ровесники. Немцы и русские (сборник)

Мой отчим Прошин Петр Александрович (1912–1977) заменил мне после войны отца. Фронтовой офицер, вся грудь в боевых наградах, глубокие шрамы от ранений, физически очень крепкий, приветливый, он произвел на меня сильное впечатление. Мне было около 10 лет, когда он появился в нашем доме и постепенно вошел в нашу жизнь, как родной. Он мало рассказывал о боях, хотя дошел до Германии (почему-то там он особенно обратил внимание, как немцы благодарят – не просто «данке!», а «данке шён!», и это я вспомнил позднее, когда начал работать в ГДР). Он родился в 1912 году, кажется, в Пскове. Рано потеряв мать, которую очень любил (вспоминал, что она была красивой), и не приняв мачехи, он сбежал из дома в Ленинград и выучился в фабрично-заводском училище на электро-и газосварщика. Он мечтал о высшем образовании, но не получилось, обзавелся семьей, появился ребенок. В блокаду, приехав на побывку в Ленинград, он сам был вынужден отвезти ослабших от голода жену и маленькую дочку в больницу, где они после его отбытия на фронт скончались. Как и многих умерших от голода блокадников, место их захоронения неизвестно, где-то в одной из братских могил, от некоторых уж не осталось и следов. Настолько для него были тяжелы эти воспоминания, что лично мне он только один раз рассказал об этом. Да и воспоминания его о войне были редкими, хотя он и прошел ее от начала и до конца. Они, во всяком случае, не носили героического оттенка, хотя вернулся он с войны с наградами и со следами ранений от осколков, а один, засевший в виске, так и оставался у него всю жизнь, врачи сказали – лучше не трогать. Но иногда мелкий эпизод ярче освещает эту обстановку, чем длинные рассказы. Он был офицером связи, и как-то, когда он докладывал большому начальству обстановку их блиндаж попал под бомбежку Скаты бревен начали рушиться, начальство бросилось к выходу Отчим со смехом и очень искренно рассказывал, как ему хотелось тоже, а может, еще быстрее их наружу, да стоял с поднятой рукой к козырьку Всю послевоенную жизнь он отработал электро- и газосварщиком, в основном на заводе механических изделий на Киевской улице. Подрядился как-то на выезд в Череповец на какое-то военное строительство подзаработать, и я к нему приезжал в каникулы. У отчима было открытое, красивое русское лицо. Он хорошо рисовал, играл и научил меня играть на семиструнной гитаре, любил водить меня по музеям Ленинграда. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, какую важную роль сыграл он в моем становлении. Он не читал мне нотаций, а занимался вместе со мною, то строя довольно сложную модель линкора, то показывая приемы игры на гитаре и на балалайке, то вместе мы проявляли и печатали фотографии. Мои родные просто жили рядом, и их жизнь невольно становилась примером. Один непроизвольный урок до сих пор не уходит из моей памяти. В одно послевоенное лето мы должны были ехать куда-то на отдых ночью. Мест для лежания не было, переполненные душные послевоенные вагоны, мы с матерью не знали куда приткнуться. На какой-то третьей полке валялись чьи-то вещи. Он занял ее и устроил нас, а когда пришел какой-то тип довольно крупного телосложения, просто внушительно предложил ему посидеть внизу. Пару раз мы отдыхали в Западной Белоруссии в доме его отца с мачехой. Это была бывшая польская территория Молчадь, ещё сохранились польские и немецкие оккупационные надписи. Отчим рано вышел на пенсию (его профессия входила в список вредных для здоровья), помогал, в том числе и нам, строить дачу. Такой эпизод стоит у меня перед глазами. В один из выходных мы с тестем решили устроить фундамент для пристройки. Для этого необходимо было закупить небольшое количество бетона. Официально в советское время для частного строительства его закупить было негде, можно было только договориться со строителями, что я и сделал: вышел на Выборгское шоссе, остановил первую попавшуюся бетономешалку и попросил привезти куба два бетона. На что шофер заявил, что слить он может только полную заправку, иначе ему не отчитаться. В итоге эти 6 или 8 кубов лежали на нашем участке с намерением через некоторое время превратиться в Мамаев курган. Стоял отличный солнечный летний день. Ничего не подозревающий отчим в отличном выходном настроении шел по направлению к нашему дому, перекинув через руку воскресный пиджачок. Я видел его в тот момент, когда он заметил бетон и наши отчаянные попытки как-то преобразовать его в фундамент. Шаги его стали замедляться, он постепенно осознавал, что отдыха не будет. Только благодаря его помощи мы дорыли траншею, сделали опалубку и залили бетон. Сын Саша, которому было около 5 лет, все это время поливал бетон из шланга, чтобы он не окаменел. Я боялся, что его самого придется скоро выколупывать из панциря. До сих пор стоит эта пристройка, и я вспоминаю отчима, глядя на нее.