Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 2

— Шш…шиш… Шашки неугомонные… А ты тоже нюньки заодно с Маринкой распустил… Не мужик, а сопля… Садись сюда за стол, надо обтолковать, что и как… Маринушка, перестань убиваться… Садись сюда…

Строгий дед водворил в избе тишину.

— Проиграл… разве справедливо судили?..

Касторий сидел, опустив голову. Маринка ласково гладила белую волнистую головку подвернувшегося малыша.

Дед продолжал;

— Кто судил?.. кто судьи?.. Кумовья да сваты все. И Жердь не подгадил, суседи сказывали. Страшный боровка стащил… Эх, бедность, бедность наша.

— А ты вот что, малый, не убивайся. Чорт с ними, а мы все-таки правды достукаемся. А что, коли ежели…

Касторий безнадежно махнул рукой.

— А ты не махай больно-то, а выслушай. Когда срок копию выходит выбирать?..

— Две недели…

— А ты не откладывай, завтра пиши обжалование…

— А с чего писать? Деньгу надо.

Дед призадумался.

В избе царило молчанье. Дети притихли. Борода деда уперлась в стол. По слоновому лбу деда заползали червячки-морщинки. Закорузлые пальцы деда теребили посконную рубаху.

Потом Марина подняла голову и тихо с болью для себя выговорила.

— Возьми две гусыни, поезжай в Горбулево: там напишут.

Дед вскинул седыми бровями:

— Гусыни… ого-го… Ни за что гусыни… Старые гусыни, они выводок к налетию дадут… Ни за что… Овечку-Малашку разве?.. Малашка хороша… — Опустил дед голову и думал про Малашку, про гусынь, про свинку, которую берегли. Как ни кинь, все больно гоже в хозяйстве. Да делать нечего, и дед выдавил: — Пусть и гусыню… видно, черед их такой…

…В избу забирались зимние сумерки. В небе замелькали золотистые слезинки-звездочки.

Где-то далеко, далеко в болоте завыли голодные волки…

На другой день Касторий погрузил в сани двух гусынь и поехал по свежевыпавшему снегу в Горбулево писать жалобу в уезд.

13.

Прошла зима… Весенняя земля-чернорясница стала одеваться в цветистые наряды. В долинах бухарский купец раскидал свои товары: ковры — пестрорядные луговины.

В логах, в лощине, раскинули свои пахучие кудряшки шелковые травинки, смотрится в зеркальце — глухое озерко — нарядная Кувшинка.

В завитых кудряшках ленточка вплетена: поет-вьется синий ручеек.

По закате вечер пестрорядник-маляр над Кувшинками, над озером расписывает небеса в румяные, золотистые краски. А над Кувшинками туманами кадит.

Касторий Баран мял босыми ногами пестрые кудряшки Кувшинки, вдыхал пьянящий аромат вплетенных в травинки цветов и радовался, как ребенок-семилетка:

— Ох-хо-хо… косанем ноне, косанем на славу.

А в уме над туманами вставало лицо Страшного. Туманы — борода, а лица не видно. Смеется Страшный.

«Хвалится — не даст, чорт, скосить… Погоди хвалиться. Есть разумные люди, надоумили, спасибо. Косить — мое право».

Ходил Касторий по лугам, срывал красноголовый клевэр, сине-желтые шапочки Иван-да-Марья, вдыхал запах их, мял корявыми, загрубевшими от весенней пахоты руками, клал в рот и жевал медово-пахучие травы.

Дымились туманы над низиной…

А с уезда не было повесток о явке на суд по спорному делу…

14.

С вечера дед Амос сидел под навесом и на бабке отбивал косы. Жалобно чиркала сталь, временами дед пальцем щупал острие: пойдет ли…

В вечернем небе загорались звезды. Дед взглядывал на небо и думал:

«Погодка хороша… Росы много-то будет, косить в самый раз…»

— Дедка, иди ужинать… Хватит те с косами возиться, — кричала из сеней Маринка.

— Не больно еще остра, — ворчал дед и нехотя шел ужинать…

Над селом месяц рога золотые показывает.

На деревне, по улице гармошка поет — смеется: парни с Крутогорья в лесины спускаются…

Деревня Топорки среди лесов, перелесков, на крутом бугре разлеглась.

Деревня бедная, соломенная, веснами голодная. А ребята топорские шальные: сорви-голова.

С Крутогорья спускаются. И в перелесках, в лугах гармонь поет, смеется.

На задах, на заовиньях, на загонах шептались, мялись парни с девчатами…

Дед Амос кряхтит на полатях:

— Сна нетути: завтра покосы, а им хоть бы что… Все тили-тили-тилили…

— Ты спишь, Касторка?..

Касторка ворочайся на скрипучей кровати:

— Нет. Думаю… Как ты думаешь, сгонит Страшный с покосу?

— Кто его знает, лешего?..

Ночи летние росистые, короткие. С воробьиный клюв короткие. Одним крылом птица — ночка летняя полога над землей прикроет, глядишь — второе крыло золоченное вспыхивает.

Заря с зарей сходятся…

Заря с зарей целуются…

Петухи по деревне с зарей здороваются, а на крутояре голосисто разносится:

За рекой собаки брешут,
Черные, лохматые.
Чего девки мальцев любят, —
Что они богатые…

А гармонь подпевает тонко, голосисто:

Ти-ли, ти-ли
Тилилили…

Над селом Большая Медведица голову в другой бок повернула.

Дед Амос скрипит:

— Кастор, а Касторка, вставать пора… в самую пору под росу жихнуть травку, а… вставай, сынок…

15.

Из-за крутояра, из-за перелеска румяная баба-заря выглядывает.

В долинах над лугами туманы бороду распустили…

Вышли Амос и Касторка на Кувшинку кудрявую. На клеверах, на травах, на цветах алмазы ночные блестят. Много их. Пройдет мужик, черные борозды останутся. Посконные штаны мокнут от росы…