Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 7

Рост нашей славы начался уже там, где медведи живут и постоянно встречаются с людьми летом в малинниках. Высыпали навстречу медведю стар и мал. И как они потом обходились с медведем, разглядывали, говорили, поднимали, качали его! Трудно было отогнать мысль, что этот особенный страстный интерес к владыке лесов не является остатком древнего культа медведя. Давно ли я дома, начитавшись новейших статей ученых охотников о том, что будто бы медведя никогда не подымали на рогатину и что рогатиной убить его невозможно, что рассказы об охоте с рогатиной не больше как сказка, — сам начинал уже склоняться к этому и увлекаться происхождением легенды. Теперь к убитому медведю старики принесли ржавую рогатину, точно показывали, как в старину действовали ею: бросали будто бы на подъеме медведю в пасть шапку, он задерживался, и тут один всаживал в него рогатину, а другой бил топором по затылку. Лучше всех об охоте с рогатиной знал кум Ермоша, но, к сожалению, он был теперь на лесных заготовках. Этот кум Ермоша не только понимал охоту с рогатиной, но даже одного порядочного уже медведя ремешком застегал.

В селе гул стоял до тех пор, пока наконец мы не уехали на станцию. Начальник оказался новым лицом и почти что за голову схватился, когда я предложил ему отправить медведя в неупакованном виде. Потом он бросился к книгам за справками и, поравняв битого медведя с битой скотиной, потребовал представить это дело на рассмотрение ветеринарного надзора. Тогда выступил Крестный и рассказал начальнику подробно, как в прежнее время обходились с убитым медведем. В то время охотник вез медведя в Москву в неупакованном виде, и слава его росла от станции к станции. В Москве медведя везли открыто в санях прямо к Лоренсу, где охотник заказывал или чучело или ковер. Лоренс принимал медведя и, когда приступал к вскрытию, приглашал охотника смотреть попадание…

— Больших денег стоила эта охота, — говорил Крестный, — кроме славы, охотнику ничего не доставалось, и какой же смысл в таком случае отправлять медведя в упакованном виде!

После того молодой начальник стал сдаваться и продиктовал мне расписку:

«Отправляю медведя в неупакованном виде и принимаю на себя все последствия».

Медведь на пути не ожил, и последствий никаких не было, но у меня в Вологде украли кошелек с багажной квитанцией на медведя. Я был очень взволнован, опасаясь в своем городке встретить формальности и мучиться с получением медведя до тех пор, пока не съедят его крысы в пакгаузе. Списав номер квитанции от шкуры другого медведя, я пригласил свидетелями товарищей и постучался в комнату нашего ОГПУ. Там никого не было. Не было на месте начальника, дежурного по станции, весовщика. Всех их мы увидели возле медведя, и с ними была масса народа. Явился ломовик, медведя понесли на подводу. Десятки школьников бежали за санями, кто-то видел в окно, кто-то встретился. К трем часам дня весь город говорил о медведе, стали звониться знакомые и незнакомые, поздравлять, удивляться, расспрашивать.

Три года живу я на своей улице, все тут знают меня, как писателя, но признаюсь, этой славой своей я не только не дорожу, но охотно бы ее даром отдал. Есть у нас коренные заруделые люди — коблы, — сидят они на своих лавочках и каждого насквозь проглядывают. Вероятно, меня они никак не могут проглядеть насквозь, и потому я читаю в глазах их к себе ненависть, часто слышу: «Вот наш пысатель идет». Иногда молодые огарки и осколепки остановятся перед тобой, как пораженные, и, выпучив глаза, скажут в упор: «Жу-ков-ский!» Все меня знают на своей улице, но уже на другой я должен давать свой адрес: «рядом с Мелковым», а Мелков лошадиный драч. В уезде, нанимая лошадь, постоянно говоришь: «Рядом с Мелковым».

Но вот я медведя убил. Осколепки и огарки почтительно расступаются, слышу, коблы между собой говорят:

— Курица в сердцах и то бросается, а поди-ка к медведю!

Вот слышу еще разговор:

— Где тут врач живет?

— Рядом с охотником.

— Это что медведя убил?

— Он самый, писатель, известный по всей Московской губернии.

И они правы. Я так понимаю теперь, что правы неприятные люди — коблы. Ничтожно время существования письменности в сравнении с тысячелетиями, прошедшими от начала борьбы человека с пещерным медведем. Пещерные люди коблы недоверчивы к новому: мало ли, правда, пустых болтунов из писателей! Но когда я вошел в их древнее понимание человека, сильного не только придумкой, а и натурой, когда я медведя убил, — признали меня и настоящим писателем.

Дм. Семеновский

Тебе неприятны мужчины…