Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

Мы с Шурочкой успели переодеться, сдать нянечке казенные вещи, и Шура начала знакомиться с Ташей. Обычно Таша застенчива и не очень быстро сходится с детьми, но Шурочка, очевидно, ей понравилась, и они разговорились о собаках. Когда наконец мама спохватилась, что нам пора на вокзал, а тетя Люба сказала, что ей надо в класс, мы стали прощаться. Простившись со мной, Шура также долго и крепко целовалась с Ташей, как будто они были знакомы давно. Мама и тетя Люба очень смеялись над ними.

Когда тяжелая дубовая дверь в швейцарской открывается, чтобы тебя выпустить из института, она кажется дверью в рай. Сразу солнце, шум улицы и весенний ветерок, который 60 лет тому назад почти не был пропитан бензином, а если в нем и была небольшая часть, то она мне казалась ароматом духов «Ориган» модной в то время фирмы «Коти».

– Какая очаровательная твоя Любовь Михайловна, – сказала мама.

– Не такая уж она очаровательная, но раз в сто лучше Ступиной, – ответила я.

Еще по дороге Таша мне рассказала, что она уже ела баранчики, очевидно, и я их застану. Так мы называли бледно-желтые цветочки, которые бывают недолго весной; у них толстый и сладкий стебель, а цветочки рожками, их бывает очень много на лужайках и в поле. А серпиги еще нет. Серпигой у нас называлась полевая редька, также желтые очень мелкие цветочки кистями, в ней тоже употреблялся в пищу стебель: он тонкий, и с него еще нужно сдирать верхнюю кожицу, зато на вкус он очень острый и напоминает редиску.

Первое лето в новом доме. Оно уже внешне отличалось от предыдущих лет. Старый дом и флигель стоят в густом, тенистом парке, очень много тени, таинственно, но и сумрачно, а новый дом мама поставила на возвышенном, открытом месте. Кругом деревьев много, но отступя. С парком соединяет недавно посаженная молодая аллейка из сирени и жасмина, идущая прямо от балкона. А кругом красивый луг, который часто меняет свой покров. То ромашки, то лютики, то одуванчики, но лучше всего крупные колокольчики, лиловые, красные, синие и розовые. Теперь я встречаю эти цветы на клумбах как садовые, а в Отякове их никто не сажал. Луг со всех сторон упирается в ров, огораживающий усадьбу. Перед рвом горка, вся усаженная деревьями: кленами, ветлами, березами. Деревья, очевидно, посажены давно, потому что они очень большие. Мне нравится, как стоит наш дом, – он и открыт для солнца, и вместе с тем кругом не голо. Я слышала, как многие знакомые хвалили выбранное мамой место. А некоторые, преимущественно старые, говорили, что надо было строиться там, где строились деды. Таша рассказала мне, что ей очень нравится наша Параня, новая нянина помощница.

– Ты знаешь, сколько она песен поет, и такие песни интересные, не про глазки, а целые истории, вот подожди, она освободится после обеда и придет к нам на балкон, мы с ней часто здесь сидим, и она мне поет.

И Параня пришла, мы сели на широкие выступы балкона, сделанные вместо перил. Сначала она спела песню, которая начинается так: «На паперти Божьего храма оборванный нищий стоит…» В этой песне рассказывается, как старик нищий повстречал в «шикарной» коляске и «шикарно» одетую свою дочь. Он бросился за этой коляской, и на него не обратили внимания, только обдали комьями грязи. Вторая песня про солдата, возвращающегося домой после 25-летней службы. Он спрашивает о своих родных, и оказывается, все погибли, а дом сгорел. И все песни в таком же духе.

Мне понравилось, как она поет, но уж очень уныло содержание.

– А что-нибудь повеселее ты не знаешь? – спросила я.

– Нет, я не люблю веселых песен, – ответила Параня. – Песня за сердце должна брать.

Интересно, что ее любовь к печальным сюжетам так не соответствовала ее внешности: румяная, с такими ласковыми голубыми глазами, она как бы излучала добродушие, спокойствие и дружелюбие.

– А, пожалуй, дождь будет, – сказала Параня, – вон какая туча заходит, пойду быстрей белье сниму.

– Гром слышишь? – запрыгала Таша.

– Леля, Таша, домой, – сказала мама, поднимаясь по лестнице на балкон, – гроза начинается.

До чего же я боялась грозы в детстве! И во взрослом возрасте ее не любила, но тогда меня прямо ужас брал. Я ложилась на кровать и прятала голову под подушку. А мама с Ташей, наоборот, очень любили грозу. Им обязательно нужно было все видеть, они старались не пропустить ни одного зигзага молнии.

– Это ты так боишься? – спросила Параня, входя в детскую с охапкой белья. – Не убьет, она стороной проходит, а чему быть, того не миновать.

– Посиди со мной, – попросила я.

И вдруг свет молнии осветил всю комнату и сразу раздался грохот. Параня невольно опустилась на стул, стоящий рядом с моей кроватью, а я схватила ее за руку.

– Ну, чего ты, вот в поле сейчас страшно или в лесу, около старых деревьев, – могут упасть.

А я, невольно сжимая ее загорелую, большую руку, думала, как хорошо быть сильным и спокойным человеком.