Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

Через несколько дней мама опять уехала в Москву. Параня собралась в город за продуктами. Приехав, она подала няне письма и газеты. Я заметила, что няня старательно разглядывала какую-то бумагу, вроде большой почтовой открытки. На ней стояли печати.

– Боже мой, – сказала няня тихонько.

– Что случилось? – спросила я.

– Ничего, ничего, это вас не касается. – И няня понесла почту маме в спальню.

Но я увидела, что она положила всю почту на письменный стол, а эту бумагу заперла в шифоньер. Тут вскоре пришла Дуня, я заигралась и забыла про странную бумагу.

Мама приехала через два дня, с утренним поездом, очень веселая.

– Вот, – сказала она, – всего два дня пробыла в Москве, а сколько дел наделала. И перевод от Лодыженских получила, и внесла плату за Лелю в институт (за меня платила бабушка), и в земельном банке побывала, и у своей портнихи, а там недалеко до Александры Егоровны, была и у нее. Они все такие милые, так встретили меня хорошо.

– Милые! – сказала няня возмущенно. – Посмотрите, что эти милые вам прислали.

И она принесла бумагу из шифоньера. Мама стала читать вслух:

– В комиссию при окружном суде вызывается Лодыженская Наталия Сергеевна, опекунша малолетних дочерей своих Ольги и Наталии, по оставленному им имению Отяково от Михаила Павловича Савелова, вызывается для предъявления ей векселя, составленного М.П. Савеловым на имя наследников имения Отякова по уплате Логиновой Александре Егоровне и Федотовой Марии Михайловне, урожденной Логиновой, восьми тысяч. – Последние слова мама с трудом выдохнула из себя.

– Не пожалели малолетних, – сказала няня.

А я, как водится, сразу ничего не поняла.

– Что значит «вексель»? Кто кому должен уплатить восемь тысяч?

Но мне никто ничего не ответил.

– Восемь тысяч! – как во сне повторяла мама. – Да если продать все, что у нас есть, вплоть до белья и посуды, мы не наберем столько! Нет, дедушка не мог оставить такого векселя: или это подделка, или ему дали подписать бумагу, когда он уже был не в своем уме. Что же делать? – Мама стала какая-то бледная и беспомощная.

Я ее никогда такой не видела. И вдруг она сделала над собой усилие и заговорила сразу другим тоном:

– Прежде всего надо опротестовать этот вексель, завтра с утра я еду в Москву, обращусь к Ледницкому – это замечательный адвокат, восходящее светило, – и тут же надо составить прошение в земельный банк, чтобы мне разрешили продать часть леса для уплаты по векселю. Думаю, в этом мне поможет Петр Иванович Корженевский. Няня! Велите Якову запрячь Красотку в шарабан, я сейчас поеду в Можайск, а если Петра Ивановича там нет, его отец Иван Доминикович мне поможет, ведь он был член окружного суда.

Я чувствовала, что мама вся закипела энергией, и сразу успокоилась. А Ташенька стала очень грустной.

– Ты теперь все время будешь ездить в Москву, – печально сказала она маме.

– Что же делать, детка, не по миру же нам идти!

Когда мама уехала, Таша совсем поникла.

– Ты так расстроилась из-за этого векселя? – спросила я ее.

– Не из-за векселя, а из-за мамочки.

– А по-моему, она сейчас уже не так расстроена.

– Да, но как ей тяжело-то будет! – вздохнула моя мудрая сестричка.

– Пойдем на кухню, – сказала я.

На кухне все трое – няня, Яков и Параня – говорили все про тот же вексель. Я подсела к няне и попросила мне объяснить кое-что непонятное. И все-таки в мои мозги никак не могло уложиться, что Сашенька, которая так любила и маму, и меня, могла потребовать с нас такую огромную сумму денег, зная, что у нас их нет.

– Как же она могла это сделать? – спрашивала я няню.

– Трудно сказать, – задумчиво отвечала няня, – а может, ее натолкнули на это, ведь люди бывают очень жадные, из-за денег родного отца не пожалеют.

Из этих слов я поняла, что няня намекает на Машеньку или на ее мужа, и мне как-то сразу стало легче. Вообще, должна сказать, что, несмотря на свои десять лет, я была очень легкомысленна и ни разу не задумалась над тем, каково было маме пережить это лето, которое так и прошло под знаком судов и пересудов, прошений и хлопот. Таша в семь лет понимала это лучше меня.

Мама вернулась из Можайска скоро и привезла с собой Петра Ивановича Корженевского. Мы с Ташей очень обрадовались, ведь Петра Ивановича мы считали своим гостем вроде Булановых и Дуни. Он всегда очень много уделял нам внимания. Мы сообщали ему свои новости, он рассказывал нам что-нибудь интересное, но больше всего мы любили, когда на большом турецком диване, стоящем в столовой, изображалась «куча-мала».

– Давно, давно вас не видел, – говорил Петр Иванович, – большие стали. Ну, как институт для благородных девиц? – обратился он ко мне. – Там только благородные или есть и порядочные и хорошие девочки?

– Есть очень хорошие девочки. – И я начала рассказывать про Мартышку и Марусю, не удержалась и представила Ступину, как она ест глазами свою жертву.

Петр Иванович живо реагировал на все и тут же стал расспрашивать «наездницу», так он звал Ташу, какие новые рысаки появились в ее конюшнях. Таша не замедлила притащить ему своих лошадей.