Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

Дальше последовала Трескина, тоже высокая, черноглазая, с русой косичкой и очень приятным лицом, но вид совсем другой. Вышла боком, как и я в первый раз. Животик вперед, очень смущается, когда стала писать на доске, грамотно и почерк красивый, но строчки, видно от волнения, тоже полезли вниз. Несколько раз роняла мел. Она мне как-то понятнее была. Затем Юлия Ивановна вызвала Ушакову – вот рассмотрю дедушкину красавицу. Хорошенькая, но вовсе не красавица, во-первых, когда сидела, казалась высокой, а у доски стала маленькой. Что-то холодное и строгое в лице, может, от узких, как бы поджатых губ. Дальше Юлия Ивановна вызывать не стала, а объясняла следующий урок. Я старалась слушать, но все время отвлекалась рассматриванием девочек. <…>

Через несколько дней к нам привели в класс еще одну новенькую. Ее сначала приняли в шестой класс, а потом решили перевести в седьмой. Звали ее Вера Куртенэр. Не знаю, чем это объяснить, но я с первого же взгляда почувствовала к ней необычайную симпатию. Все мне в ней очень понравилось: и ее очень тоненькая фигурка с русой косой, и какие-то особого разреза «длинные глаза» зеленоватого цвета, и даже то, что она немного скуластенькая. Она пришла в переменку, посадили ее сзади, рядом с Таней Трескиной, и я весь урок вертелась, чтобы на нее посмотреть. А в следующую переменку не утерпела и подошла к ней.

– А меня в прошлом году перевели из седьмого в приготовительный, – почему-то сочла нужным сказать я.

– Значит, друзья по несчастью, – улыбнулась Вера.

Я заметила, что новенькая понравилась также Ирине Высоцкой. До сих пор Высоцкая держалась как-то обособленно. А сейчас взялась показывать ей, что задано на завтра, видно, хочет подружиться, подумала я. <…>

Однажды вечером, в ее дежурство, Вера Сейдлер стала тихонько сзывать всех в коридорчик перед «маленькой комнаткой» – так называлась у нас уборная.

– Там кто-то заперся, – говорила она, – и никого не пускают. Там двое, я стучусь, а они хихикают.

– Кто там? – басом сказала Кичка. – Откройте дверь.

Дверь открылась, из нее вышли Вера Куртенэр и Таня Трескина, Таня пробежала быстро в класс, она что-то несла в фартуке. А Сейдлер накинулась на Куртенэр:

– Как тебе не стыдно, чем вы там занимались?

– А тебе какое дело, – гордо сказала Куртенэр и прошла в класс.

Сейдлер тоже прошла за ней и, пользуясь отсутствием Алисы, громко продолжала свои вопросы.

– Отстань от меня, – ответила Куртенэр, – не хочу с тобой разговаривать.

– Стыдно признаться, – презрительно сказала Сейдлер.

Трескина вскочила и начала:

– Это я просила Веру…

Но Куртенэр перебила ее.

– Не унижайся, Таня, почему ты должна оправдываться перед глупой девчонкой, пусть подозревает, что хочет.

– Как ты смеешь называть меня глупой девчонкой! – закричала Сейдлер.

И вдруг Таня горько заплакала. Мы с Кичкой бросились ее утешать.

– Это я во всем виновата, – твердила она, всхлипывая, – я попросила Веру помочь мне отломать у куклы голову. Хочу ее приделать к другому туловищу, вот она.

Таня приподняла парту и показала растерзанную куклу, но голова ее еще держалась. А Сейдлер продолжала кричать и возмущаться.

– Уймись, Сейдлер, – сказала Кичка, – видишь, до чего хорошую девочку довела. Она вся дрожит прямо. Ты привыкла дома всеми командовать, а здесь, если будешь задаваться, с тобой никто дружить не станет.

Сейдлер замолчала и недовольная пошла на свое место. Когда в класс вошла запыхавшаяся Алиса (она всегда очень торопилась к нам после недолгих отлучек), было сравнительно тихо. Лицо у Тани просто пылало, Алиса заметила это и потащила ее в лазарет. Мне жалко было Таню, брала злость на Сейдлер, но больше всего меня восхищала Вера Куртенэр. Какая молодчина, я, наверно, никогда не смогу так поступать. Недаром Высоцкая так и прилепилась к ней и не любит, когда кто-нибудь подходит…

Антонина Яковлевна недавно читала нам немецкий рассказ про двух шаловливых мальчишек, толстого Макса и худого Морица, про их приключения. Мы все смеялись, а Куртенэр сказала <…>

– Это мы с Высоцкой: Высоцкая – Макс, а я – Мориц, она толстая, а я худая.

И кличка Макс так и прилепилась к Высоцкой. Но Морицем Веру никто не звал. А Кичка однажды сказала ей:

– Тебя не Морицем надо звать, а «фуф».

Действительно, Вера очень любила это междометие и часто употребляла его. Фу, как холодно, фу, как жарко, фу, как нехорошо, и даже фу, как хорошо, сегодня русского не будет. И эта кличка прилепилась к Куртенэр.

Семь братьев-разбойников

Алиса вернулась одна. «У Трескиной 37,5, ее оставили в лазарете», – сказала она и даже не поинтересовалась, почему Таня плакала, ведь по ее лицу это было видно. Что здесь происходило? Сейдлер погрустнела, она чувствовала себя виноватой перед Трескиной, почему-то перед Куртенэр она себя виноватой не чувствовала.

Через несколько дней Таня вышла в класс. Все девочки ее встретили очень приветливо. Незлопамятная Таня все забыла и даже подружилась с Сейдлер.

– Мне велели каждый вечер после ужина ходить в лазарет и мерить температуру, она у меня почему-то повышается по вечерам, – рассказывала нам Таня.