Роза

Мне казалось, что время похоже на воздух, которого никогда не хватает. Я с большим напряжением удерживала его и старалась осознать. Но в этом тяжелом преодолении я чувствовала стыд за то, что трачу время на беспокойные мысли. Каждый день я проживаю с чистого листа. Кажется, что устройство, которое отвечает за присвоение опыта, в моей голове изначально работало неверно. Проснувшись, я чувствую боль во всем теле и страх от того, что долго не могу себя узнать. Воспоминания роятся, мне снится почтовый ящик в подъезде дома, где я выросла, на своей руке я вижу татуировку. Все эти вещи словно висят вокруг меня. Я чувствую панический страх, и, кажется, мое тело не занимает места в этом мире. Динамика обнулений в некоторые дни повышается, и тогда я, раскладывая мокрую посуду после мытья на полотенце, вдруг могу осознать, что меня не существует. Читая лекцию, зависнув на несколько мгновений, я вдруг выныриваю из пустоты, и кажется, что за меня продолжает уже совершенно чужой человек. Мой опыт где-то здесь, совсем рядом. Я могу проиграть его в своей памяти – так проигрывают аналоговые ленты с изображениями и музыкой. Но мои ленты мне не принадлежат, как не принадлежат они проигрывателю. Я всего лишь машина, воспроизводящая текст. Больше всего мне нравится писать у себя в уме: стоя под деревом во время ливня, я вижу, как мир становится мокрым и шумит, словно он – это рой механических существ. Что-то лопнуло в небе и дождь посыпался как рисовая крупа из полиэтиленового пакета. Мне негде скрыться от воды, и я выбираю переждать под деревом, курю ментоловую сигарету, а чувство першения в горле и головная боль возвращают меня сюда, в мое тело.

Чувствовала ли Светлана то же самое? Знала ли она это чувство отчужденности? Может быть, это чувство и было доминантой ее отношений с миром. Только она, будучи той, кем она была, приняла решение отдаться этой темноте?

Постепенно, выстраивая ее образ и фиксируя свои воспоминания, я понимаю, что больше всего похожа именно на Светлану. Рядом с ней я чувствовала тотальное узнавание и глубинный страх пустоты, которая объединяла нас. Наверное, поэтому временами я испытывала к ней ненависть, смешанную с завистью. Мне казалось, что она намного свободнее обращается со своей темнотой и позволяет ей завладеть собой. Ее отношения со временем были беспечными, ей не было жалко времени. Я же скупо ревную каждую минуту, отнятую у меня темнотой. Возможно, это моя самая большая ошибка.

Приходя в лес, я подолгу курю и смотрю, как ветер перебирает молодую листву. Я слышу, как вдалеке гудит газонокосилка и где-то поблизости шуршит полевка. Я вижу свои колени и пальцы, печатающие этот текст на экране айфона.

Мне кажется, что здесь, в лесу, где нет никого кроме меня, маленьких птиц и муравьев, один из которых только что забрался под мою футболку и укусил, я становлюсь бесформенной тьмой. Возможно, я могу услышать рост дерева или гниение прошлогодней листвы.

Я думаю о Светлане и одновременно думаю о себе. Та тяжесть, о которой она часто говорила, мне известна. Мне сложно сопротивляться ей. И когда я сижу в лесу, мне хочется остаться здесь навсегда. Чтобы больше ничего не происходило, чтобы я оказалась где-то за пределами этого мира. Где-то там, где можно не быть.

Послесловие

Я долго выбирала название для этой книги. В заметках айфона я составила список слов, которые, как мне казалось, лучше всего подходили для заголовка: граница, тьма, гора, темень, мотылек. Но ни одно из этих слов мне не нравилось. Я решила, что найду название по мере чтения книг. Мне казалось, что в книгах есть слово, которое будет пульсировать на странице, и я пойму, что это то самое слово. Но читая книги одну за другой, я не могла нащупать его.

На иконке писательского приложения изображен желтый мотылек, вместо головы у которого перо чернильной ручки. Я думала, что моя память о Светлане выдает мне ее образ в тонком слое пыльцы, a ее светло-русые волосы были похожи на крыло ночного мотылька, залетевшего в открытое окно.

Клавдия Шоша из «Волшебной горы» была из тех женщин, которые живут за счет богатых мужчин и постоянно путешествуют по миру, от одного туберкулезного санатория к другому. Когда я читала описания внешности Шоша, я представляла себе Светлану: женщина с азиатскими чертами и темными загадочными глазами. Я думала о горе, где стоял туберкулезный диспансер, который был полной противоположностью швейцарскому курорту.

Я думала о тьме, о которой так много пишу. Тьма – это место, из которого все мы появляемся. Чрево матери, небытие. Я думала о тьме, и мне хотелось, чтобы тьма заняла свое место в мире не как нечто страшное, а как то, что хранит в себе жизнь. Я часто спрашиваю себя, куда прячется тьма, когда наступает день? Она здесь всегда, и она никогда не уходит.