Роза

Мы на четвереньках пробрались к прудку, там царил тот же мир и покой, Мункен Вендт улёгся. Ноздри его трепещут, он будто чует тут кого-то, кроме нас двоих.

– Мы тут одни? – спрашивает он.

Разумеется. Кому же тут ещё быть. Я озираюсь в поисках того паучка, который плёл тогда свою паутину, но и его нет.

– Как тут тихо! – говорит Мункен Вендт. – Знаешь, даже лучше, что нет паучка, он бы шумел.

Я смотрю на его белые, благородные запястья и прошу:

– Сними перчатки!

Он стягивает обе перчатки и хохочет. И я перевожу его через прудок, показываю на идола и говорю:

– Вот камень, что ты о нём скажешь?

И Мункен Вендт преспокойно, голыми руками поднял идола с подпорок и принялся внимательно осматривать. А я отвернулся.

– Божок, – сказал он. – Я и прежде таких видел, маленький лопарский божок. Возьмём его с собой?

– Нет, – сказал я.

Он поставил божка на место, усмехнулся его неуклюжести, покачал головой.

– Каков он на ощупь? – спросил я. – Не было тебе противно?

– Нет. Отчего же противно? – спросил он и снова надел перчатки. – Впрочем, он сальный какой-то.

Мы снова отправились в путь. Йенс-Детород опередил нас уже на два часа, верно, он давно добрался до места. Сирилунн раскинулся перед нами со всеми своими строениями, а дальше виднелся дом Хартвигсена, пристань.

– Ох, какая тут красота! – говорит Мункен Вендт.

Он идёт вольным, весёлым шагом, точно на нём великолепный наряд, а не эти лохмотья, он в самом лучшем расположении духа, потому что дважды сегодня поел. «Это не часто мне удаётся», – говорит он с усмешкой. Впереди показывается женская фигура, она медленно подвигается к нам навстречу, она высокая, стройная, и Мункен Вендт два раза подряд кричит «Эй!»., и уж потом только он узнаёт, что это баронесса.

– Это баронесса, – говорю я. – Она вышла нас встречать!

При окрике Мункена Вендта она останавливается, она смотрит на нас и ждёт.

– А, это вы, – говорит она, когда мы уже стоим перед нею. Но она, разумеется, сказала это, только чтобы скрыть смущение, и улыбка у неё вышла какая-то кривая и деланная.

Мункен Вендт следом за мною сдёрнул с головы картуз.

– А я-то кричу «Эй, эй!»., – сказал он просто и улыбнулся. – Я же не знал, кто идёт, вижу – идёт такая высокая… такая стройная…

Ах, до чего же восхитительно сказал это Мункен Вендт, и он снова надел картуз. А баронесса съёжилась, она вобрала голову в плечи под его взглядом.

– Я, собственно, иду дальше, – сказала она и кивнула. Но она, разумеется, это сказала просто так, ей стыдно было признаться, что она вышла нас встречать.

И мы пошли в разные стороны. И Мункену Вендту это было решительно всё равно. Впрочем, баронесса ему показалась старой и странной какой-то.

XVIII

Прошло несколько дней. Мункен Вендт весел, доволен, с ним носятся, баронесса в его присутствии расцветает, да, она даже помолодела и опять говорит бархатным голосом.

За столом эти двое ведут себя одинаково невозможно, как люди самого низкого общества, они кладут локти на стол. Едят они так, что жутко смотреть, откусят и снова мажут кусок маслом, а потом кладут масленый нож прямо на скатерть, а не к себе на тарелку. Баронесса, конечно, ведёт себя так исключительно по своей неряшливости, а вовсе не для того, чтобы оскорбить наши представления о приличии. Мак учтив, снисходителен и делает вид, будто ничего не замечает.

Сегодня Мункен Вендт один отправился к пристани, меня с ним не было, и там ему встретилась баронесса и долго гуляла с ним вместе. А я гулял с девочками. У Мункена Вендта выступила на руках красная сыпь в остальном же всё у него хорошо, он ходит, высок задрав голову, вечерами он поёт у меня в комнате – видимо, от избытка чувств.

Я нарочно ухожу с девочками далеко, надо уйти далеко-далеко, думаю я. Мы возвращаемся через два часа, и баронессы с Мункеном Вендтом нигде не видно. Мы с девочками идём в комнаты. Я заглядываю в гостиную, там – никого, и я поднимаюсь к себе.

И тут я вижу в окно, как баронесса и Мункен Вендт выходят из дома Хартвигсена и Роза стоит на пороге. На Мункене Вендте шаль баронессы. Ах, ведь похолодало я вижу, как она сама расправляет эту шаль у него на плечах, чтобы одинаково свисала спереди и сзади. Но уж разумеется, она это делает под тем предлогом, что иначе бы шаль измялась.

Они расстаются у нас во дворе, баронесса поднимается по лестнице, а Мункен Вендт, с шалью на плечах, прямиком отправляется в лавку.

Проходит час, я тоже иду в лавку и нахожу Мункена Вендта у винной стойки. Он нализался, пожалуй, сверх меры, но держится по-прежнему прямо, как башня. Я пытаюсь спасти баронессину шаль, которую он может испачкать, но он не отдаёт её, он говорит:

– Оставь, от неё же тепло!

Ах, шалопай, он до упаду смешит обоих приказчиков, он не останавливается и перед богохульством. Вот человек! Он и прежде не щадил самого Господа Бога.