Роза для Палача

Ковальский пытался убедить себя, что она Хищница, отравленная скверной, но получалось плохо. Карьеру с помощью вещей она не делала, а просто пыталась выжить, борясь с болезнью и с ее последствиями.

— Что для этого требуется? — взяв себя в руки, по-деловому спросила Эвелина.

— Отказаться от вещей, и ваше лечение полностью оплатит фонд.

— Что?! — вскинула она удивленный взгляд. Сделала попытку встать, но он пресек:

— Сидите!

И девушка безвольно обмякла на стуле.

— Я не понимаю…

— На вас сейчас чулки, лиф, и, я подозреваю, в полом украшении спрятан платок. Какие еще вещи у вас есть?

— Юбка. Перчатки. Но я их редко ношу, — ответила она, и глаза удивленно расширились, как будто не веря в собственную откровенность.

Сам же Богдан на мгновение прикрыл глаза. Пять вещей. Пять! Ей не позволят жить. Преодолевая себя, произнес формальную фразу:

— Вы готовы отказаться от этих вещей и забыть об их существовании?

— Нет! Я не могу без них. Вы даже не представляете…

И тут на пороге кухни возник Савицкий с пистолетом в руке.

— Эвелина, замолчи!

— Влад, ты чего?!

— Не стоило тебе сюда приходить, — сказал он, не сводя напряженного взгляда с гостя.

— Опусти оружие, она под прицелом снайпера. И ты тоже, — добавил Богдан, когда на лбу Савицкого появилась красная точка.

— Влад! — испуганно ахнула Эвелина, прижав ладонь к губам. Она все еще не понимала, что происходит, и растерянно смотрела то на него, то на Богдана.

Стоило услышать угрозу в адрес любовницы, как Савицкий сломался, опустив оружие.

— Она ни при чем. Это все я!

Широкими шагами он пересек кухню и сел за стол рядом с Эвелиной. Обнял ее одной рукой, притягивая к себе и заслоняя от окна. Оружие хоть и опустил, но продолжал держать.

— Я знаю, что ты. И знаю о болезни. Могу понять чулки, корсет и платок, но юбка и перчатки зачем? — спокойным тоном, как будто они встретились на светском мероприятии, спросил Богдан.

— Хотел собрать костюм. Я изучал архивы, дневники Хищниц… И во многих местах встречается упоминание, что собранные вместе вещи обладают большими возможностями, чем по отдельности. Я готов понести наказание за это, но не впутывай ее, она и так больна. У тебя же репутация безжалостного, но справедливого ублюдка. Эвелина не подвержена скверне!

— Ты сам ее впутал. Всех братьев подняли из-за обладательницы шести вещей, а у вас пять. Как думаешь, что вас ждет?

— Ты не выйдешь отсюда, — процедил Савицкий, направляя под столом на Богдана пистолет. Понял — или они, или Палач.

— Она тоже, — кивнул Ковальский на девушку, взгляд у которой уже поплыл. — Ты прав, я не сторонник излишней жестокости.

— Ангел мой! — Савицкий встряхнул притихшую Эвелину за плечи и уже гневно потребовал от Ковальского: — Что с ней?!

— Чаша искупления.

Савицкий взвыл. Его взгляд упал на чашку чая. Догадавшись, что там был яд, он отбросил пистолет, схватил чашку и выпил до дна.

— Малышка, посмотри на меня.

— Люблю тебя, — слабо улыбнулась ему Эвелина.

— И я тебя люблю. Мы вместе до конца, — с нежностью произнес он, крепко обнимая девушку. Бросил злобный взгляд на Палача поверх ее головы. — Не отравляй последние мгновения. Тряпки в спальне, в шкафу. Она не прятала. Иди забирай! Остальное с тела снимешь, стервятник. Я бы сейчас отдал, но не хочу, чтобы уходила с болью.

— А как назовешь себя? Скольких братьев ты убил ради этих вещей?

— Я не святой, у всех нас руки в крови. Но за что умирает она? Кому и что она плохого сделала? Ты хоть понимаешь, что значит любить? Когда готов свою жизнь отдать ради ее здоровья. Видеть, как любимый человек мучается, и ощущать свое бессилие. Куда тебе! Такая бесчувственная глыба льда, как ты, не способна на любовь! Но на что бы ты пошел ради своей сестры? Я слышал, вы обожали девчонку, таскали везде ее за собой. Что бы ты сделал, если бы она мучилась от болей и только вещи дарили ей облегчение? Неужели бы и дальше кичился своей принципиальностью? Отдал бы спасение для сестры старым пердунам и маразматикам с наклонностями садистов, считающим себя выше других? Ненавижу их всех! Жалею лишь об одном, что не женился на ней из-за глупых правил, придуманных другими. Мы их рабы! Нам даже любить нельзя, чтобы семья не отвлекала от «великих целей».

Богдан встал, чуть поколебался и положил ампулу на стол.

— Что это? — сузил глаза Савицкий.

— Противоядие. У вас три минуты… и три дня, чтобы исчезнуть, — произнес он и пошел на выход.

— Но почему?! — донеслось в спину.

Богдан оглянулся и поморщился:

— Никогда не любил «Ромео и Джульетту».

Глава 18

Выйдя из подъезда, Ковальский дал отбой своим людям и сел в машину. Вбитые правила требовали вернуться и привести приговор в исполнение. Разум твердил, что он сошел с ума, но Богдан чувствовал, что поступил правильно. Нет, его не разжалобила речь Савицкого. За свою жизнь он наслушался и не такого. Перед смертью у многих красноречие просыпается.