Роза Галилеи

Тексты следует повторять, но лучше в них не вдумываться. Просто выпевать, как всякое магическое заклинание, наслаждаться музыкой стиха: Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который… Потому что смысл часто непереносим. Дойдешь до строчек: Счастье, когда у погибшего мужа останется добрый сын, чтоб отомстить, — и слова бьют под дых внезапно, сильно и подло, как ударила бы вернувшегося бродягу притолока родного дома, ставшая слишком низкой за годы скитаний. Но даже самые мучительные тексты все же безопаснее людей.

Заученных книг было много. Как только его отец заметил, что мальчик запоминает каждое слово, он начал читать сыну. Потом мальчик сам научился читать и заглатывал книги почти постоянно, пока их можно было достать. Отец говорил, что тексты бессмертны, пока их кто-то помнит. За это они будут хранить своего хранителя. Они хранили, но лучше бы оставили умереть.

Самого отца прошлой осенью не стало. Вот после этого мальчик решил бежать. Заученные книги здесь никому не нужны: усталая женщина, едва догадавшись, что слышит стихи, с усилием поднялась с камня, посмотрела на чтеца с упреком и отошла на другой конец двора. Один из соседей, прослушав Земную жизнь пройдя до половины, сам утратил правый путь, и с его помощью в сумрачном аду очутился мальчик. Узникам тут слишком страшно за себя, чтобы пожалеть кого-нибудь другого.

Пока что все попытки бегства проваливались. Но он будет продолжать. Тесная комната заполнилась храпом, сопеньем и сонными вскриками соседей. Мальчик поднялся с вороха ветоши, осторожно двинулся к двери. Сколько раз он проделывал этот путь по узкому проходу в кромешной тьме! Прошлой ночью задел за кружку, и его сразу схватил за ногу бородатый мрачный дядька из дальнего угла. Вот и сейчас скрип двери заставил замереть, казалось, грохот сердца в ушах должен разбудить спящих, но соседи только заворочались. Прокрался по темному коридору, бесшумно ступая босыми ногами и нащупывая стены, медленно, стараясь не брякнуть, не скрипнуть, откинул с входной двери ржавый крюк. Выбрался во двор.

Ватник с огромным номером пришлось оставить в бараке, и сразу налетели злобные порывы ветра, стужа кусала сквозь драную рубашку до позвоночника. Свет луны равнодушно высвечивал виселицу с качающимися телами. Мальчик старался не глядеть в ту сторону. Обхватил себя руками, втянул бритую голову в плечи и, трясясь от холода, выжидал, пока предательский диск заволокут тучи. В темноте побежал через двор и уже почти достиг подворотни, чтобы скрыться в кривых переулках, как кто-то сбил его с ног и навалился сверху тяжелой, смрадной тушей. Он забился, пытаясь высвободиться, но туша душила его и при этом истошно вопила. По злобному, дикому вою узнал сумасшедшую тетку, часто рыскавшую по двору в поисках объедков. Тут же послышался лай собак, окрики сторожей и выстрелы. Тетка отвалилась, расползлась по земле рыхлой, бесформенной кучей: за поимку узника кидают съедобные отбросы.

Во двор влетели хрипящие, рычащие, роняющие пену псы, волоча на поводках солдат, ослепил свет фонарей, нога в кованом ботинке врезалась под ребра, от острой боли перехватило дыхание, луна раскололась и рассыпалась звездами. Тщетно ты, пес, обнимаешь мне ноги и молишь родными! Солдаты били его ногами и прикладами по почкам, по голове, по ребрам, а когда устали, бросили в яму смертников. Птицы твой труп и псы мирмидонские весь растерзают! Он уже знал, что теперь будет нестерпимо больно и страшно до самого конца, а потом придется начинать все с самого начала. Но он не сломается, он здесь не останется.

Следующей ночью он снова боролся со сном. Лежал в вонючей, стылой комнате, тщательно вспоминал каждый промах и ошибку, чтобы на этот раз продумать и предусмотреть любую мелочь.

Выждал, пока затих злобный сосед, уткнулась в стену похожая на скелет тетка, заснул угрюмый, бормочущий под нос, полупомешанный старик под крохотным окном. Все эти забитые, измученные, ожесточившиеся люди пытались помешать его бегству, и мальчик давно научился опасаться их страха, зависти или ненависти. Были и такие, кто не мешал, — отворачивался или делал вид, что не заметил, но помогать не решался никто, ни узники, ни те, кто все еще был на свободе. Беглец мог рассчитывать только на себя.