Роза и ее братья

– Я убеждена, что твой дядя никуда ее не отпустит в такой-то мороз. А если и отпустит, ей хватит ума прийти сюда или, поняв, что тебя нет, вернуться домой, – ответила миссис Джейн, возвращаясь к чтению книги Уоттса о совершенствовании разума[35].

– Ну, раз мне нельзя выходить, пусть Стив сбегает посмотрит, там ли она, – не унимался Мак.

– Ну уж нет, Стив никуда не пойдет. Он и так уже ноги заморозил, да еще и проголодался, – откликнулся Денди, который только что вернулся из школы и торопливо стягивал сапоги.

Мак сдался, а Роза честно ждала до самого обеда, только тогда поняв, что ожидание тщетно. Она как могла старалась согреться, бегала на коньках, пока не устала и не разгорячилась, потом стояла и смотрела, как катаются другие, пока не заледенела; попыталась согреться снова, походив взад-вперед по дорожке, но у нее ничего не получилось; в конце концов она присела под сосной, съежилась и стала смотреть и ждать. Когда она наконец решила вернуться домой, руки и ноги у нее уже онемели от холода и она с трудом преодолевала напор студеного ветра, который немилосердно трепал схваченную морозом розу.

Доктор Алек, вернувшись из города, грелся у камина в кабинете, и тут до него донесся приглушенный всхлип – он тут же бросился к дверям и выглянул в прихожую. Роза, не успев раздеться до конца, осела у печки; она ломала руки и пыталась сдержать крик – такую мучительную боль причиняли ей пальцы, в которых восстанавливалось кровообращение.

– Что с тобой, душа моя? – Дядя Алек с ходу подхватил ее на руки.

– Мак не пришел, а мне не согреться, и от печки только больнее! – Роза вздрогнула, из глаз ее хлынули слезы, зубы застучали, а бедный носик так посинел, что даже смотреть на него было больно.

Дядя Алек в полсекунды перенес ее на диван и завернул в медвежью шубу, Фиби растирала озябшие ножки, он растирал ноющие ручки, бабушка Биби приготовила горячее питье, а бабушка Мира прислала «милочке» сверху свою грелку и вышитое одеяло.

Дядя Алек, преисполненный нежности и угрызений совести, трудился над своей новой пациенткой, пока она не объявила, что все с ней хорошо. Он не позволил ей встать к ужину, покормил ее сам, не проглотив при этом ни кусочка: сидел и смотрел, как она погружается в дрему – подействовало успокоительное бабушки Биби.

Роза несколько часов то дремала, то проваливалась в сон, а дядя Алек, не покидавший своего поста, с тревогой подмечал, что на щеках ее вспыхнул лихорадочный румянец, дыхание сделалось быстрым и неровным, и время от времени она стонала, будто от боли. Потом она, вздрогнув, проснулась, увидела, что над ней склонилась бабушка Биби, вытянула руки, как вытягивает больной ребенок, и усталым голосом прошептала:

– Можно мне, пожалуйста, лечь в кровать?

– Там тебе самое место, душенька. Отнеси ее наверх, Алек, я налью горячую ванну, приготовлю ей чашечку чая с шалфеем, а потом завернем ее в одеяло – она поспит и проснется здоровенькой, – бодро откликнулась пожилая дама и отправилась отдавать приказания.

– У тебя что-нибудь болит, дружок? – спросил дядя Алек, пока нес ее наверх.

– В боку больно, когда я дышу, и вообще все тело какое-то странно-деревянное; но ничего страшного, не переживай, дядя, – прошептала Роза, положив ему на щеку горячую ладошку.

Судя по виду, бедный доктор переживал, и сильно, и у него были все к тому основания, потому что, когда в комнату влетела Дебби с грелкой, Роза попробовала рассмеяться, но не смогла – от резкой боли у нее перехватило дыхание, она вскрикнула.

– Плеврит, – вздохнула бабушка Биби из глубин ванной.

– Пнюмония! – простонала Дебби, засовывая поглубже в постель грелку на длинной ручке, как будто пыталась заодно выудить оттуда эту противную болячку.

– Что, плохо дело? – поинтересовалась Фиби и от расстройства едва не выронила ведро с горячей водой: про болезни она не знала ровным счетом ничего, но произнесенное Дебби слово нагнало на нее страха.

– Цыц! – прикрикнул доктор, оборвав этот поток мрачных предсказаний и заставив всех делать свое дело.

– Устройте ее как можно удобнее; как уложите, я приду пожелать ей спокойной ночи, – добавил он, когда ванну наполнили, а одеяла уже прожаривались у огня.

Потом он отправился к тетушке Мире, объявил ей, чтобы не пугать, что речь идет «лишь о простуде», после чего принялся мерить шагами большой зал, потягивая себя за бороду и плотно сдвинув брови, – а это верные знаки глубокого смятения.

«Я так и думал: слишком уж гладко проходит у нас этот год. И виновато во всем мое стремление делать по-своему! Ну что мне стоило послушаться Сару и оставить Розу дома? А теперь бедный ребенок страдает из-за моей неумеренной самонадеянности. Нет, не будет она страдать! Пневмония, видишь ли! Это мы еще поглядим!» – И он потряс кулаком в лицо уродливому индийскому идолу, как раз оказавшемуся у него на пути, как будто этот страхолюдный бог имел что-то личное против его маленькой богини.