Роза и лилия

Матушка Елизавета велела одной из сестер отвести осла в конюшню. Жанна искоса наблюдала за Донки, которого разместили под большим навесом у здания при входе в обитель. Потом девушку отвели в комнату на первом этаже, оказавшуюся немногим привлекательней, чем обиталище Дома Лукаса. Пожалуй, она выглядела даже победнее. На низкой кровати, над которой висело распятие из черного дерева, не оказалось даже тюфяка. Монахиня стояла, так что и Жанне не оставалось ничего другого.

— Ты разбираешь латынь?

Жанна помотала головой.

— Дом Лукас бесконечно добр и просит нас взять тебя послушницей под защиту обители нашей и веры, ибо нет для дьявола добычи соблазнительней и легче, чем молодая неискушенная в делах мира сего девушка. Наши сестры принимают три обета: целомудрия, бедности и послушания. Мы строго следим, чтобы они не нарушались в этих стенах. Хотя послушницы и не дают клятву, они должны подчиняться всем нашим правилам.

Произнеся все это грозным тоном, монахиня вперила в Жанну немигающий взгляд. Да уж, он был острее гвоздей!

— У тебя есть пожитки?

Жанна помотала головой.

— Но осел все же твой?

— Да.

— Это уже имущество. А чем он нагружен?

— Там вещи, которые я прихватила из дома.

— Что за вещи?

— Сковорода… кусок масла… немного соли. И еще одеяло.

Матушка Елизавета кивнула:

— С приходом сюда ты должна отказаться от всего этого и передать вещи в распоряжение обители. Взамен мы обеспечим тебя едой, будем учить и заботиться о твоей душе. Ты станешь выполнять любую порученную тебе работу, помня о совершеннейшем послушании.

Жанна вздрогнула. А как же зеркальце? Зачем оно сестрам, которые и думать забыли о своем женском естестве? Жанна недоверчиво посмотрела на настоятельницу. Она хочет жить, а ее замуровывают заживо! Судьба и так лишила ее самого дорогого, а тут хотят оборвать последние связи с миром. У нее почти ничего не было, и вот следует расстаться с последним.

— Ты поняла, что я говорю?

Жанна кивнула.

— Тогда ступай за своими вещами, а там мы поглядим, чем они могут послужить обители.

Жанна встала и направилась к двери.

— Жанна Пэрриш, — промолвила матушка Елизавета, — не думай, что твое молчание меня обманет. Я знаю все девичьи уловки.

Жанна обернулась и посмотрела на нее без всякого выражения. Потом повернула ручку двери.

Не сомневаясь, что за ней внимательно наблюдают из окна, Жанна медленно побрела к конюшне. Саму же конюшню настоятельница видеть не могла. Жанна отвязала Донки, вывела его к воротам и вышла, не ускоряя шага. Оказавшись снаружи, она стегнула осла поводьями, и тот затрусил порезвее. Жанна бежала рядом, и вместе они свернули на первом же углу.

Она счастливо ускользнула из пут добродетели. И тут же едва не попала в худшую переделку.

Прямо над ее головой раздался какой-то крик, но Жанна не обратила на это внимания. Парижане вообще почем зря драли глотку.

— Берводы!

Таинственное заклинание прозвучало громче и настойчивее.

— Берводы!

Господи, что это значит? Какой-то цеховой клич? Слово на местном наречии?

Жанна подняла голову в тот самый момент, когда некая исчерпавшая свое терпение женщина уже собралась в третий раз издать странный вопль. В один миг Жанна все поняла. Она резво отскочила и потянула за собой Донки. Женщина держала в руках ночной горшок, который намеревалась прямо с третьего этажа опорожнить в протекавший внизу ручей. Поток мочи и нечистот обрушился в канавку. Она здорово прицелилась! Так вот что она кричала: берегись воды!

Жанна не знала тогда, что специальным эдиктом король Карл VII обязал всех трижды предупреждать прохожих, прежде чем выливать из окон нечистоты. Сколько добрых горожан приходили в те времена домой, украшенные помоями и нечистотами!

Через две улицы перед Жанной вдруг возникла огромная туша, лишь отдаленно напоминавшая человека. Там, где у нее должна была быть рука, торчала голая кость, лицо было окровавлено. Потрясая ею, туша принялась что-то канючить. Кудлатые волосы образины разметались по жирному и грязному лицу, с которого на Жанну уставились звериные глазки. Девушка отпрянула.

— Сжальтесь! Один денье!

Жанна уже собралась дать монетку, но тут заметила, что рукав, из которого торчала кость, как-то странно изогнут. Нет сомнения, бедняга спрятал руку в рукав и держал в ней кость, пытаясь разжалобить и испугать девушку. Было чего пугаться — при желании кость могла стать грозным оружием. Приглядевшись, Жанна заметила, что и кровь, стекавшая по лицу нищего, была необычного цвета. Цвет настоящей крови был ей знаком — увы — слишком хорошо.

Конечно, оборванец просто измазал себя ежевикой!

Быстро позабыв о приступе щедрости, Жанна осторожно обошла несчастного лицедея, умудрившегося напугать, похоже, и Донки. Да, Париж оказался куда менее гостеприимным, чем забытая Богом деревушка Ла-Кудрэ. В этом вместилище силы и власти следует быть осмотрительной. Жанна не очень-то понимала разницу между королевскими слугами и клириками, но решила, что они друг друга стоят. При этой мысли она даже скорчила гримасу.