Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

— Разве вас это не тревожит? Ведь это ужасно! Постоянно думать, что впереди смерть… и все время приближается. И однажды… — красивые стройные руки Изабеллы в драматическом, не свойственном ей жесте прижались к груди, — однажды придет конец… конец жизни!

— Вы странная девушка, Изабелла. Я никогда бы не подумал, что вы это так воспринимаете.

— Счастье, что я не родилась мальчиком, — с горечью сказала она. — В случае войны мне пришлось бы стать солдатом, и я опозорила бы семью: убежала или еще что-нибудь в таком роде. Да, — произнесла она тихо, — ужасно быть трусом…

Я засмеялся, но смех прозвучал как-то неуверенно.

— Не думаю, что в трудный момент вы бы струсили. Большинство людей, по-моему, просто боятся оказаться трусами.

— А вы боялись?

— О Господи, конечно!

— Но когда пришлось… все было в порядке?

Я мысленно обратился к тому моменту напряженного ожидания в темноте… ожидания атаки… сосущее чувство тошноты под ложечкой.

— Нет! — признался я. — Не сказал бы, что все было в порядке. Но я понял, что более или менее справлюсь. Что смогу принять конец не хуже, чем другие. Видите ли, через какое-то время начинаешь чувствовать, что не ты остановишь пулю, а кто-то другой.

— Как вы думаете, у майора Гэбриэла было такое же чувство?

Я воздал Джону Гэбриэлу должное.

— Мне кажется, — сказал я, — что Гэбриэл — один из тех редких и счастливых людей, которым чувство страха просто неведомо.

— Да, я тоже так думаю, — сказала Изабелла. Выражение лица было у нее странное.

Я спросил, всегда ли она боялась смерти. Может быть, этому способствовал какой-нибудь шок.

Она покачала головой.

— Не думаю. Правда, мой отец был убит еще до моего рождения, так что не знаю, могло ли это повлиять…

— Очень возможно.

Изабелла нахмурилась. Ее мысли были в прошлом.

— Когда мне было лет пять, умерла моя канарейка. Накануне вечером она была здорова, а наутро лежала в клетке, вытянув застывшие ножки… как эта птичка. Я взяла канарейку в руку. — Изабелла вздрогнула; она с трудом подбирала слова. — Птичка была холодная… Она… она уже была не настоящая… не видела… не слышала… не чувствовала — ее не было!

Взглянув на меня, она вдруг трогательно, почти жалобно спросила:

— Разве вам не кажется ужасным, что мы должны умереть?

Не знаю, что я должен был сказать. Но вместо обдуманного ответа у меня вырвалась правда… моя личная правда:

— Иногда… это единственное, чего ждет человек.

Она с недоумением смотрела на меня.

— Я не понимаю…

— В самом деле? — с горечью спросил я. — Посмотрите хорошенько, Изабелла! Как вы думаете, что это за жизнь? Вас моют, одевают, поднимают каждое утро, как ребенка, перетаскивают, как мешок с углем… Безжизненный ненужный обрубок, лежащий на солнце… Он ничего не может, у него нет будущего, ему не на что надеяться… Если бы я был сломанным стулом, меня выбросили бы на свалку, но я человек — и меня одевают, прикрывают изуродованное тело пледом и укладывают на солнышке!

Глаза Изабеллы широко раскрылись, в них было замешательство и вопрос. Впервые эти глаза смотрели не на что-то за моей спиной, а прямо на меня, взгляд сосредоточился на мне, но и сейчас она словно не видела, ничего не понимала.

— Но… как бы то ни было, вы — на солнце. Вы живы. Хотя могли погибнуть.

— Вполне. Господи! Неужели вы не понимаете? Мне жаль, что я остался жив!

Нет, она не понимала… Я говорил на непонятном ей языке.

— Вам, — робко спросила она, — вам… все время очень больно?

— Время от времени я испытываю сильную боль, но дело ведь не в этом. Можете вы понять, что мне не для чего жить?

— Но… я знаю, что я глупа… но разве обязательно жить для чего-то? Разве нельзя просто жить?

У меня дух захватило от такого вопроса.

В этот момент я повернулся, вернее, попытался повернуться на каталке; из-за неловкого движения выронил пузырек с надписью «аспирин», который я постоянно держал при себе. Он упал, пробка открылась, и таблетки рассыпались по траве.

Я резко вскрикнул, и сам услышал свой голос, неестественный, истеричный:

— Не дайте им потеряться! О, соберите их… найдите!.. Они не должны потеряться!

Изабелла наклонилась, ловко и быстро собирая таблетки. Повернув голову, я увидел подходившую к нам Терезу и, почти всхлипывая, прошептал:

— Тереза идет!..

И тут, к моему удивлению, Изабелла сделала нечто такое, чего я от нее никак не ожидал. Быстрым и в то же время несуетливым жестом она сняла с шеи цветной шарф, который дополнял ее летний наряд, и он плавно опустился на траву, закрыв разбросанные таблетки… Негромко, спокойным голосом она произнесла:

— …так что, как видите, все может измениться, когда Руперт вернется домой…

Не возникло бы и сомнений, что мы просто продолжаем беседовать.

— Ну как, — подойдя к нам, спросила Тереза, — не хотите ли чего-нибудь выпить?

Я попросил что-то довольно замысловатое. Когда Тереза повернулась, чтобы вернуться в дом, она увидела шарф и наклонилась, чтобы его поднять.

— Пожалуйста, оставьте его, миссис Норрис, — невозмутимо произнесла Изабелла. — Он так хорошо смотрится на траве.

Тереза улыбнулась и вошла в дом. Я во все глаза уставился на Изабеллу.

— Милая девушка, почему вы это сделали?