Роза Люксембург: «…смело, уверенно и улыбаясь – несмотря ни на что…»

Четвёртое сословие, как называл его Теодор Фонтане, романист эры, предшествовавшей Первой мировой войне, пролетариат, рабочие, рабочий класс, как характеризовали его другие, в том числе Карл Маркс, впервые было расстреляно картечью в 1844 г. во время восстания силезских ткачей. Когда полвека спустя молодой Герхард Гауптман вывел это скандальное событие на сцену берлинского Немецкого театра, Их Величество покинули свою ложу. В вильгельмовской[14] Пруссии-Германии, представлявшей собой продукт потерпевшей поражение революции 1848 г. и победоносной войны 1866 г. против Австрии, в империи, сколоченной в 1871 г. в зеркальном зале Версальского дворца после победы над Францией, могущественной на протяжении столетий, несмотря на всё смятение, которое внушали ей соседи, – в этом государстве пролетарий и гроша ломаного не стоил.

Только германское рабочее движение, которое в свои ранние годы находилось под влиянием принуждённого к изгнанию еврея Карла Маркса и которым руководил великолепный оратор еврей Фердинанд Лассаль, и придало рабочему самосознание. Люди еврейского происхождения, сами часто уже не приверженцы иудаизма, перед Первой мировой войной играли в пролетарском движении Германии важную роль; так же обстояло дело и в ранние годы истории КПГ, которая, однако, незадолго до своего разгрома добровольно стала «свободной от евреев», по крайней мере в масштабах своей парламентской фракции. Те, кого презирали в капиталистически-феодальном обществе Германии, будь то рабочие, или дети ассимилированной еврейской буржуазии, ориентированной на духовные ценности, в том числе Эдуард Бернштейн и Карл Каутский, обрели друг друга и создали новую политическую силу. Многочисленные ассимилированные евреи были успешны и среди традиционной образованной буржуазии – от Альберта Эйнштейна до Стефана Цвейга, в то время как зенит еврейского влияния в экономической жизни оказался к рубежу столетий давно уже пройденным. В конечном итоге те, кому не удалось бежать из Германии, все они или их потомки завершили свой жизненный путь в Аушвице или подобных ему «фабриках смерти». Такова была и судьба Матильды Якоб, часто недооцениваемой «правой руки» Розы Люксембург, чек на выкуп которой из рук нацистов удалось подготовить в США лишь тогда, когда она уже была увезена в Терезиенштадт[15].

В результате дебатов о ревизионизме восемь членов Правления СДПГ оказались перед тяжёлой проблемой, которую не осознавали ни Карл Каутский, ни совсем ещё молодой политик нового призыва Роза Люксембург. В их глазах, собственно, Эдуард Бернштейн и был прав, хотя им и казался опасным отказ без необходимости от теории, с помощью которой они, на их взгляд, сплачивали своё альтернативное общество. Они полагали, что являются особой частью немецкого общества, хорошо структурированной и вооружённой собственным социалистическим мировоззрением, своего рода «одноглазыми среди слепцов» и в известной степени действительно были таковыми. Тем сильнее, на их взгляд, ревизионизм Эдуарда Бернштейна угрожал их вполне успешному проекту – ежегодно увеличивалась численность членов профсоюзов и партии, гимнастического общества и союза трезвенников, потребительских кооперативов и общества свободомыслящих, а на каждых парламентских выборах партия завоёвывала всё новые места. Всё, что, как казалось, мешало этому непрерывному восхождению, должно было подавляться, и исключения не составлял даже столь заслуженный товарищ, как Эдуард Бернштейн, с которым за пределами официального протокола, конечно же, по-прежнему поддерживалась испытанная дружба. Руководство СДПГ прилагало самые серьёзные усилия к сохранению патовой ситуации между стражами организации и хранителями идеологии.

Роза Люксембург, не принадлежала к внутреннему кругу СДПГ – кружку пожилых и старых мужчин. Она в лучшем случае о чём-то догадывалась, но ничего не знала и была в это время на хорошем счету. Сопредседатель СДПГ Август Бебель, честный человек и в то же время тактик, который хотел сохранить дело всей своей жизни от крушения, был высокого мнения о молодой женщине и использовал её в своих целях. Она, со своей стороны, пребывала в подлинном восторге от великого старца. На одном из съездов тех лет у нее при всех вырвалось «Август, я тебя люблю!»