Роза Марена

Да, пожалуй, это неплохая мысль. Мужчины — в особенности те, кому за сорок, — почему-то лучше воспринимают это слово, чем «женщины». Это, конечно, глупо (а то, как некоторые женщины шипели и клокотали по поводу семантики, было, по мнению Рози, еще глупее). Эта мысль вдруг вызвала у нее воспоминание: как Норман говорил о проститутках, которых иногда отлавливал. Он никогда не называл их «леди» (словом, которым пользовался, говоря о женах своих сослуживцев — скажем, «жена Билла Джессупа очень приятная леди»), но и женщинами — тоже. Он называл их девками. Девки — то, девки — се. До нынешнего момента она никогда не сознавала, как ненавидит это коротенькое противное словечко. Девки. Похоже на звук, который издаешь, когда удерживаешь рвоту.

Забудь о нем, Рози, его здесь нет. И его здесь не будет.

Как и всегда, эта простая мысль наполнила ее радостью и чувством благодарности. Ей говорили — в основном на кружке терапии в «Д и С», — что эйфория пройдет, но пока ей трудно было в это поверить. Она — сама по себе. Она сбежала от монстра. Она свободна.

Рози захлопнула дверцу холодильника, обернулась и оглядела комнату. Мебель в ней была лишь самая необходимая, а украшения — кроме ее картины — вообще отсутствовали. Тем не менее при виде каждого предмета ей хотелось кукарекать от восторга. Здесь милые кремовые стены, которых никогда не видел Норман Дэниэльс, кресло, с которого Норман Дэниэльс никогда не сталкивал ее за то, что она «больно умная», телевизор, который Норман Дэниэльс никогда не смотрел, издавая храп, когда передавали новости, и хохоча от повторов «Всего семейства» и «Оваций». И что самое замечательное, здесь не было ни одного уголка, где бы она сидела, плача и потирая ушибы. Потому что его здесь не было. Его здесь не будет.

— Я сама по себе, — пробормотала Рози… Она буквально задохнулась от счастья и подошла к картине.

Хитон светловолосой женщины, казалось, почти сиял при свете поздней весны. Она-то, конечно, женщина, подумала Рози. Не леди, но уж наверняка, не девка. Она стояла там, на вершине своего холма, бесстрашно взирая вниз на разрушенный храм и разбитых богов…

Богов? Но там же только один… разве не так?

Она увидела, что на самом деле там было два бога — один, лежавший навзничь и безмятежно смотревший со своего места, возле поверженной колонны, вверх, на тучи, а другой — чуть поодаль, справа. Второй смотрел вбок, сквозь высокую траву. Были видны лишь белый край каменной брови, одна глазница и мочка уха, остальное скрыто. До сих пор она не замечала его, но что с того? Вероятно, в картине отыщется еще множество мелких деталей, которых она до сих пор не заметила, — как на одном из тех рисунков-загадок из серии «Где Вальдо?», полных подробностей, которых поначалу не замечаешь, а потом…

Все это полная чушь. На самом деле картина очень проста.

— Ну, нет, — возразила она себе, — была проста.

Она вспомнила рассказ Синтии про картину в доме священника, в котором та выросла… «Де Сото смотрит на запад». Синтия сидела перед ней часами, наблюдая за тем, как движется река.

— Она выдумщица, — сказала Рози и подбежала к окну с намерением открыть его, чтобы комната наполнилась вечерней свежестью. В окно донеслись ослабленные расстоянием голоса ребятишек с детской площадки в парке и ребят постарше, игравших в бейсбол.

— Выдумщица, только и всего. Все дети так делают. Я делала это сама.

Она положила палочку под створку окна, чтобы оно не закрывалось, — если этого не сделать, оно скоро с треском захлопнется, — и обернулась, чтобы вновь взглянуть на картину. Что-то в ней снова поразило ее. Складки на розмариновом хитоне стали другими! Их характер изменился, потому что изменила свое положение женщина, носившая тогу, тунику, или хитон, или что там это такое.

— Ты спятила, если вправду так думаешь, — ошарашенно прошептала Рози. Сердце ее громко стучало. — То есть совсем рехнулась. Ведь она же нарисованная, верно?

Она знала. Тем не менее она, вплотную подавшись к картине, всматривалась в нее. И оставалась в такой позе, с глазами менее чем в четырех дюймах от женщины, нарисованной на вершине холма, почти полминуты сдерживая дыхание, чтобы не запотело стекло, закрывавшее картину. Наконец она отодвинулась и с облегчением вдохнула воздух. Неровности и складки на хитоне нисколечко не изменились. Теперь она в этом убедилась. Это просто воображение играет с ней шутки после долгого дня — дня, прошедшего чудесно и одновременно полного стрессов.

— Да, но я сегодня с твоей помощью преодолела себя и победила, — сказала она женщине в хитоне. Разговаривать вслух с женщиной на картине казалось ей вполне нормальным. Кому от этого плохо? Да и кто об этом узнает? А тот факт, что светловолосая спокойно стояла спиной к ней, каким-то образом внушал веру, что та действительно ее слушает.