Роза с шипами

Истукан поднялся и расправил крылья. Если бы мы находились в небольшой комнате, а не в такой огромной зале, то эти крылья заняли бы собой все окружающее пространство. Лапы с острыми искривленными коготками, на которых стоял ифрит оставили на до этого ровном мраморе десять глубоких борозд. Чувствуя уверенность и поддержку, исходящую от моего слуги я тоже легко вскочил на ноги и отряхнул одежду. Со мной все было в порядке, я остался цел и даже не поранился, но почему-то ощущал странную усталость, скованность движений, будто вот-вот на меня обрушиться какой-то страшный недуг. Я говорил и двигался через силу, казалось, еще чуть-чуть и каждый шаг начнет причинять мне боль.

-- В чем дело? - спросил я у Ротберта, потому что был уверен, он знает ответ.

Он также поднялся на ноги, горделивыми жестами отряхнул костюм и поправил воротник, откинул со лба мягкие густые пряди и я заметил, что весь его лоб, как сеточкой покрыт мелкими кровоточащими шрамами. Над верхней губой виднелась ссадина. По щекам струилась кровь, и мне казалось, будто это кровавые слезы сочатся из его глаз. Не хватало только пары расплывшихся под веками синяков, чтобы испортить его красоту. Сам он бы не успел пораниться. Да и как? Никаких острых предметов вокруг не было, ни ножа, ни хомутных иголок, ни терки, об острые зазубрины которой можно было бы так рассечь себе лоб. Такое сотворить с князем могли только мои незримые, тайные обожатели, имен которых я не знал, и свести знакомство с которыми никогда не стремился.

-- Остались ли такие заповеди, которых ты не нарушил, - злобно прохрипел Ротберт и тут же поднес руку к губе. Ссадина начала кровоточить. - Ты убивал, обольщал, обманывал и оставался безнаказанным, но эти поступки еще не грех по меркам твоего проклятого общества. У волшебного народца вошло в привычку не признавать за собой никаких грехов. То, что у людей злодеяние, у них добродетель. Но даже у них существуют законы, которые ты умудрился нарушить, например ты жалел свои жертвы, братался с людьми и убивал своих волшебных собратьев. Но это еще не самое страшное, ты осмелился совершить то, на что не решился бы ни один из нас. Оглядись по сторонам, что окружает тебя? - вдруг спросил князь.

-- Стены храма, - не задумываясь, ответил я.

-- Вот именно, - он попытался ухмыльнуться, но тут же скорчился от боли. - Этот храм единственный предназначенный для таких, как мы. Только сюда могут свободно входить такие существа, а ты ...Осталась ли в Виньене такая церквушка или капелла куда ты не успел заглянуть. Тебе не однажды видели то на одной, то на другой колокольной башне в Ларах и по незнанию принимали за ангела. Обычное заблуждение, но будь ты не так светел ликом, то, возможно, по городам поползли бы слухи о нас и ни я, ни все мое общество, ни твое не смогло бы уже так спокойно разгуливать среди смертных. Какую вражду между двумя расами, человеческой и волшебной, ты мог бы разжечь. Но я забочусь не об этом. Ты совершил не один раз преступление, переступив порог святого места и не был бы наказан, как положено, если не решился на нечто большее.

-- Мое венчание?! Вы узнали о нем? - я чуть не кинулся на князя с кулаками, но внезапно ощутил боль в левом запястье.

-- Железное перо! - задумчиво пробормотал я, словно пытаясь соединить кусочки головоломки. Мозаика воспоминаний восстанавливалась быстро, но все еще оставались пробелы.

-- Как могло оказаться в церкви железное перо? - я не адресовал вопрос конкретно князю, просто пытался выдвинуть предположение. - Ведь это же плохая примета. С этим предметом связано столько страшных историй. Почему оно попалось именно мне в руки?

-- И кто подложил его тебе? - подытожил князь. Весь перечень вопросов был составлен, но кто же даст ответы?

Я ощутил, как под рукавом на запястье открылась и закровоточила рана, нанесенная кончиком железного пера. Густые капли крови окрасили влажным багрянцем рукав и манжету.

-- Ты стал корифеем во всех сложностях колдовства, но самого простого осмыслить не смог, - торжествующе провозгласил Ротберт и его речь, произносимая под аккомпанемент далекой гроза показалась мне гимном ночи.

-- Прости, Эдвин ты всегда мне нравился, - изображая легкое, возможно, лицемерное сожаление добавил он. - Ты мог бы заполучить страну своего отца, если б все обернулось чуть удачнее. У тебя могло бы быть будущее с Одиль, но ты предпочел не разделять власть пополам с ней, а выполнять капризы этого красивого ребенка, - он указал на Розу.

-- Этот красивый ребенок приходиться тебе ...- я хотел вымолвить "внучкой", но язык не повернулся бы назвать отцом или дедушкой того, кто так молодо выглядел. Шрамы, конечно, состарили его на год или на два, но не больше, к тому же, они начали постепенно затягиваться, исчезать, так легко, будто пятна на гладкой поверхности зеркала, которые можно стереть тряпкой.