Роза ветров

Однако сейчас было не до предположений. Невельского вели куда-то вслепую по лесу, и участь его оставалась туманной. Окружившие его плотной группой молчаливые люди торопились. Он то и дело получал тычки прикладом в спину, старался прибавлять шагу, но пораненная нога снова и снова подводила, и неизбежные удары опять сыпались на него.

— Вы бы, братцы, полегче, — выдавил он. — Не дойду ведь.

Час назад отправленная им на берег шлюпка вернулась наполовину пустой. Беглые, прикинувшись гиляками, дождались высадки моряков, а потом набросились на них из надежной засады. Несколько человек сразу увели вглубь суши, остальным сказали вернуться и прислать командира. Пленных пообещали казнить, если Невельской не появится на берегу.

Очевидно, они следили за «Байкалом» с того самого места, где Гревенс и Попов отбили у них гиляцкую девушку

— Ходу, барин! — коротко говорил кто-то у него за спиной. — Не спи.

Невельской попытался вспомнить слова какой-нибудь молитвы, но сейчас ни одна из них не приходила к нему целиком. Он хорошо помнил, что знает, как молиться, и даже знает чувство, какое нужно при этом испытывать, однако разрозненные строчки никак не складывались в целое. Под ногами хрустел валежник, слышалось тяжелое дыхание его провожатых, по голове время от времени с оттяжкою били ветки деревьев и кустов, которых Невельской из-за мешка не видел и к ударам их всякий раз оказывался не готов.

Будучи человеком сугубо морским, он всегда с легким презрением относился к сухопутному миру. В силу своей неподвижности этот мир казался ему застывшим и скучным, тогда как небеса и высокие религиозные сферы он находил слишком неопределенными. Море устраивало его именно тем, что оно располагалось в этом отношении ровно посередине — оно было тверже и надежнее неба, но при этом не такое предсказуемое и окоченевшее, как суша. Море для него было живым, и, оторвавшись теперь от него, он испытал сиротство. Между оставшимися ему сушей и небом он, не задумываясь, выбирал дорогу наверх, поэтому с упорством фанатика твердил сейчас под вонючим мешком обрывочные, но сильные — он это чувствовал — слова молитвы.

–.. Если пойду и долиною смертной тени… Не убоюся зла… Ибо Ты со мной

Примерно через четверть часа Невельской понял, что они пришли. Повсюду слышались голоса, трещали костры, звучал смех и какие-то жалобные вопли. Скоро его втолкнули в низенькую дверцу и усадили спиной к чему-то мягкому. Затем сорвали с головы мешок.

Прямо напротив него на земляном полу круглого гиляцкого жилища сидел, подогнув под себя ноги, плотный человек лет пятидесяти. Голова его была обрита, щеки и лоб изуродованы бугристыми шрамами. Небольшие глаза внимательно рассматривали пленника, словно оценивая: стоило его сюда приводить или нет. Хозяин жилища неторопливо вытирал о рукав своего гиляцкого наряда большой окровавленный нож.

— Где мои люди? — спросил Невельской, глядя на нож.

Человек со шрамами кивнул беглым, чтоб они вышли, и только после этого ответил:

— Живы, барин. Об том не тревожься. Это я соболька разделал. Сам люблю с них шкурку снимать. Важный зверь. Кабы не он, давно бы мы тут все загнулись. А так ничего — живем помаленьку. — Он засмеялся, обнажив большие и крепкие, как у медведя, зубы. — Знаешь, кто я?

Невельской кивнул:

— Полагаю, беглый каторжник по прозванию Гурьев.

Его собеседник даже рассмеялся от удовольствия.

— Вон как! Уж и петербургские господа обо мне слыхали.

— Где мои люди? — твердо повторил командир «Байкала». — Их обещали отпустить, если я сдамся.

— А ты мне не указывай, — перестал улыбаться Гурьев. — Ты мое забрал, я — твое. Все по-честному.

— Девушку не отдам. Зверства над невинными людьми творить не позволю.

Слова Невельского прозвучали с таким вызовом и так категорично, что Гурьев от удивления привстал с места.

В тесном жилище было темно, и чтобы получше разглядеть лицо своего пленника, предводитель каторжников взял с пола небольшую плошку с горящим в ней масляным фитилем и поднес ее поближе.

— Ты, барин, смерти, что ли, не боишься? Так напрасно. Уж на пороге она.

Невельской молча смотрел на Гурьева, на его шрамы, оставленные, очевидно, ножом, которым срезали с лица позорные клейма.

— И вправду не боишься… — Каторжник вздохнул, возвращаясь на свое место. — Это хорошо. Потому что жить тебе до конца этого разговора.

Командир «Байкала» закрыл глаза.

— Даже не спросишь почему? — В голосе Гурьева послышалось удивление. — Нелюбопытный ты.

— Сам скажешь.

— Ух ты! Это с какой стати такая уверенность?

— Я же вижу, — снова взглянул на каторжника Невельской, — тебе не терпится. Иначе бы не приставал, а просто зарезал.

— И то верно. — Гурьев осклабился, и все его огромные зубы как бы высунулись наружу. — Беда твоя, барин, вот в чем.

Каторжник протянул руку влево и погладил разложенные рядом с ним на земляном полу соболиные шкурки. Их сияющий мех, казалось, отражал мерцание горящего фитиля.

— Богато? — с улыбкой взглянул он на Невельского. — Вот это, к сожалению, тебя и погубит.

— Не понимаю.